Игры на асфальте

Когда я вернулся домой, Максимка уже «ухрюкался» (или, в переводе с папиного языка на русский, просто заснул), мама сидела за столом на кухне и перечитывала папино письмо. Она внимательно на меня посмотрела и спросила, все ли в порядке. Я ответил ей, что на улице холодновато, тянет к дождю, и пошел спать. Накрывшись одеялом, я выпростал руку, которая гладила Тонину шею и щеку, дотронулся ею до своего лица… Нет, у Тони другая кожа. Совсем другая. Едва я успел это подумать, как тут же провалился в сон.

16

Проснулся я от настойчивых звонков и долго не мог сообразить, раннее утро сейчас или поздний вечер. За окном был теплый пасмурный свет, низкие тучи искрились, как шелк. Кто-то держал палец на кнопке, не отрывая, потом стал звонить прерывисто, по моей системе, как бы вызванивая: «Куз-не-цов, Куз-не-цов». Приподнявшись на локтях, я очумело смотрел на будильник: там значилась половина восьмого — или без двадцати пяти шесть, разобрать было трудно. Но если еще нет шести, мама должна быть еще дома, почему же она не открывает?

А звонки продолжались: «Куз-не-цов, Куз-не-цов, Куз-не-цов!» Как будто я ломился в квартиру к самому себе. Я вскочил, босиком подшлепал к двери, распахнул. «Может быть, папа?» — спросил я себя, вглядываясь в полумрак. Но на площадке стояла незнакомая женщина. Она была в длинном, узком в плечах и расширяющемся книзу одеянии светлого цвета, на голове — тоже светлый, мягко примятый берет. Через плечо — темная сумка на длинном ремне. Некоторое время я ошеломленно рассматривал ее, забыв, что стою босой и в одних трусах. «Вам кого?» — хотел было я спросить, но хорошо, что не сделал этого, потому что до меня наконец дошло, что передо мною — Женькина сестра, Маргарита Ивашкевич.

— Здоров же ты спать! — сказала Маргарита, вошла и, отстранив меня, захлопнула за собою дверь.

Тут только я уйкнул и бросился в свою комнату.

— Извини, — пробормотал я, запрыгивая в штаны, — я думал, свои.

— А мы чужие, — отозвалась Маргарита. — Да ладно, не смущайся, подумаешь, Аполлон. Куда проходить?

— На кухню пока.

А что я еще мог сказать? В одной комнате спит Максим, по другой скачу я, путаясь в свободной штанине.

Я натянул рубаху, закатал свою постель в ящик тахты, сунул ноги в сандалии, одновременно обеими руками приглаживая свалявшиеся за ночь вихры. Обернулся — и увидел, что Маргарита стоит на прежнем месте и наблюдает за моими действиями.

— Ну, готов? — спросила она нетерпеливо. — Надеюсь, бриться не будешь?

Мысль о бритье еще не приходила мне в голову, но я машинально потрогал рукой подбородок.

Маргарита усмехнулась, села на мою тахту, и мне показалось, что нашу с Максом детскую комнату осветила огромная ночная звезда, настолько красива была Маргарита. У нее были большущие черные глаза с медовым отливом — в густых мохнатых ресницах, под густыми мохнатыми самолюбиво сведенными бровями… губы, которые иначе как алыми и назвать-то нельзя, и красиво приплюснутый носик… Темная челка спуталась на лбу, но Маргариту это вряд ли заботило.

— Всю ночь не спала, — сказала она, сняв берет и стряхнув с него на пол брызги дождя, потом достала из кармана своего супермодного одеяния пачку сигарет «Новость» (ничего лучшего тогда просто не продавалось). — Тащи сюда пепельницу и рассказывай. Если наврал, накажу.

Пепельницы у нас в доме не водилось, я принес чайное блюдце. Маргарита с варварской жадностью закурила, я впервые в жизни видел девчонку с сигаретой и глядел на Маргариту с изумлением и страхом, как будто наблюдал камлание шамана. А все ведь было понятно: девчонка желала подчеркнуть свое старшинство. Она окуталась дымом, поморщилась, досадливо прижмурив глаза, похлопала по тахте рядом с собою.

— Садись.

Я сел чуть поодаль, от Маргариты пахло речной водой. Хламида ее, синевато-серая, просторная, шелковисто свистящая, застегивалась у горла стоячим воротничком. Держа сигарету на отлете, Маргарита закинула ногу на ногу, повернулась ко мне, выпустила дым мне в лицо и повелительно повторила:

— Докладывай.

Я вспомнил о Тоне: в сравнении с Маргаритой она была как белая прибалтийская ночь в сравнении с тропическим закатом. Нет уж, простите, сказал я себе, у нас тоже все есть, и, кроме того, мы не любим, когда на нас давят.

— А что докладывать? — спросил я угрюмо. — Что тебя так взволновало?

— Значит, ты видел Коновалова в нашей квартире, — нетерпеливо сказала Маргарита, ерзая и шурша пышной юбкой с чехлом (тогда была такая мода. Теперь в этих многослойных юбчонках отплясывают румбу на танцевальных вечерах). — Когда это было?

— Я же сказал: вчера, в половине второго… Нет, в час.

— Ты что же, к нам заходил?

— Да нет, я только увидел его в твоем окне, решил, что это Женька, и поднялся, а тут он как раз и вышел.

Маргарита, хмурясь, подумала.

— А в чем он был?

— Не помню. Что-то серое.

— Костюм такой светлый в полосочку?

— Да, похоже.

Я начал смутно кое-что понимать. По-видимому, Тонина правота оказалась весьма относительной.

— И как он выглядел? — продолжала допрашивать Маргарита.