Игры Немезиды

— Сидела бы ты на своем месте — Джеймс Холден остался бы жив. Но ты высунулась. Влезла, куда не следовало. Из–за тебя он умрет.

Наоми встала и тыльной стороной ладони потерла глаз. Ее подделанный голос повторял:

«Сообщите Джеймсу Холдену, что я терплю бедствие…»

— Что дальше?

— Ты притворяешься равнодушной, — сказал Марко. — Притворяешься.

— Тебе виднее, — пожала плечами Наоми. — Я ударилась, от этого болит голова. Или еще от чего–то. Пойду в медотсек, подлечусь, да.

— Притворяйся сколько…

— Можно я буду притворяться в медотсеке? Или ты и дальше намерен передо мной выделываться?

Это был перебор. Она чувствовала, как за каждым ее словом бьется поток других: «Ты эгоманьяк и садист», и еще: «Не могу поверить, что я тебя любила», и еще: «Если Джим умрет, богом клянусь, я найду способ испортить магнитную ловушку и здесь, и мы все отправимся в ад следом за ним». Но сцепиться с Марко означало попасться, и она промолчала. Позволила молчанию сбить с ритма спектакль, который устроил Марко, — и заметила, как он ссутулился, сдавшись и мысленно сходя со сцены.

— Мирал! — гаркнул он, и чьи–то шаги с жилой палубы зазвучали громче. — Ты злоупотребила предоставленной тебе свободой. Надеюсь, ты не думаешь, что останешься свободной и впредь?

— Слишком опасна, чтобы оставлять на свободе? — спросила она и, лизнув кончик пальца, изобразила воображаемую метку на стене. — Одно очко в мою пользу.

В медотсеке незнакомая женщина проверила, нет ли у Наоми внутримозгового кровотечения, не получила ли она давленых ран, которые угрожают убить мышцу, выплеснуть в организм калий, остановить сердце. Мирал, прислонившись к аптечному шкафу, сыпал ругательствами: «Сука, шлюха, мочалка…» — в рассеянной ярости. Наоми за время инвентаризации выучила содержимое шкафа: в первом ящике — марля и бинты. Во втором — одноразовые пластины для сотни разных анализов крови в полевых условиях. В третьем — медицинское оборудование первой помощи: лента–дефибриллятор, шприцы с адреналином, декомпрессионные наборы. Наоми пристально взглянула на бормочущего Мирала, и тот, встретив ее взгляд, стал отчетливее выговаривать каждое слово.

Врач велела Наоми сесть. Подушечка кушетки скрипнула под ее весом. Анальгетик впрыснули ей в рот ингалятором. У него был вкус искусственной вишни с плесенью.

— Стоит пару дней поберечься, да? — сказала врач.

— Постараюсь, — согласилась Наоми, спрыгивая с кушетки.

И с первого же шага пнула Мирада в пах, распластав его по дверце шкафа и повредив себе два пальца на ноге. Не обращая внимания на острую боль в ступне, она обрушилась на него, колотя по голове и по шее. Когда Мирал перекатился, Наоми оказалась сверху. Дверцы распахнулись, пластинки для анализов и заряженные шприцы раскатились по полу. Мирал ударил снизу локтем. Удар прошел по челюсти вскользь, но в ушах все равно зазвенело.

Наоми откатилась на иол, легла животом на палубу. Маленькие, с палец, наборы от декомпрессии вдавились ей в щеку. Мирал приподнялся и нацелился ей в спину коленом. Врач завизжала. Наоми хотела перевернуться, уклониться от удара, но не смогла. Между лопатками вспыхнула боль. А потом, словно кусок времени выпал из памяти, тяжесть пропала со спины. Она перевернулась па бок. Карал взял Мирала на болевой прием. Тот брыкался и ругался, но взгляд старого астера был пустым и мертвым.

— Злись кон сус сера[20], что она застала тебя врасплох, — сказал он. — Марко не бил ее, и ты, скотина, не будешь, сабе пендехо?

— Са–са, — выдавил Мирал, и Карал выпустил его.

Забившаяся в угол врач являла картину безмолвной ярости.

Мирал потер шею, наградив лежавшую на полу Наоми злобным взглядом. Карал подошел, посмотрел на нее сверху.

— Вист бъен, Костяшка?

Она кивнула и приняла протянутую руку, чтобы встать. Когда она шагнула к двери, Мирал двинулся было за ней, но Карал уперся ладонью ему грудь.

— Я займусь, ме.

Наоми шла, повесив голову, закрывшись упавшими на лицо волосами. Постоянная перегрузка была для коленей и позвоночника болезненнее ушибов. По всему кораблю к ней оборачивались недобрые лица. От них било ненавистью, как жаром от огня. Проходя столовую, она заметила, что «Четземока» по–прежнему видна на экране, а болтавшаяся раньше пуповина связала корабли вялым щупальцем. Когда беда случится, она поймет, что опоздала. Но пока еще — нет.

Карал вошел в каюту следом за ней и закрыл дверь. Двоим было тесно в этой комнатушке, близость казалась неприятно интимной. Наоми села на койку, скрестив руки и поджав под себя ноги. В ее взгляде был вопрос. Карал покачал головой.

— Брось это, Костяшка, — на удивление мягко проговорил он. — Мы в шикарном дерьме. Эса ла мы делаем? Историю, да? Меняем все, только теперь уже для себя. Знаю, у вас с ним нехорошо, но ту мусс его услышать. Да?

Наоми отвела глаза. Ей хотелось одного — чтобы Карал ушел, но он не уходил. Он сел на пол, прислонившись к стене и подогнув колени к широкой груди.