Игры Обмена. Материальная цивилизация, экономика и капитализм в XV-XIII вв. Том 2

э9' Ленин В. И. Полн. собр. соч.,т. 27, с. 385.

бы успешно вести подобную работу. Что не было бы капитализма без рациональности, т. е. без постоянного приспособления средств к целям, без искусного подсчета вероятностей — пусть так! Но так мы возвращаемся к относительным определениям рационального, которые варьируют не только от культуры к культуре, но и от конъюнктуры к конъюнктуре, от одной социальной группы к другой и в соответствии с их целями и средствами. Существовало несколькорациональностей даже внутри единой экономики. Рациональность свободной конкуренции — одна из них. Рациональность монополии, спекуляции и могущества — другая.

Осознавал ли Зомбарт к концу жизни (он умер в 1934 г.) определенное противоречие между экономической закономерностью и игрой капитализма? Во всяком случае, он странно описывает предпринимателя, захваченного борьбой между экономическим расчетом и спекуляцией, между рациональностью и иррациональностью. Вот уж кому нужна была, в соответствии с моими собственными объяснениями, самая малость, чтобы попросту возвратить капитализм в область «иррационализма» спекуляции 392 Но, говоря серьезно, я полагаю, что различение рыночной экономики и капитализма здесь самое главное. Речь о том, чтобы не приписывать капитализму добродетелей и «рациональности» рыночной экономики самой по себе — а это, в неявной форме или открыто, делали даже Маркс и Ленин, приписывая развитие монополии неизбежной, но позднейэволюции капитализма. Для Маркса капиталистическая система, когда она приходит на смену системе феодальной, была «цивилизаторской» в том смысле, что она «для развития производительных сил, общественных отношений... выгоднее», порождает прогресс и «приводит к ступени, на которой отпадают принуждение и монополизация общественного развития (включая сюда его материальные и духовные выгоды) одной частью общества за счет другой» 393. Если в другом месте Маркс разоблачает «видимость, создаваемую конкуренцией», то делает он это при анализе самой системы производства в XIX в., а не критикуя поведение действующих лиц капиталистического производства. Ибо последние обретают свою «строго регулирующую власть» единственно в силу своей общественной функции, как производителей, а не, как было в прошлом, в силу наличия иерархии, которая сделала бы их «политическими или теократическими властителями»394. Именно «общественная связь производства дает о себе знать индивидуальному произволу только как всесильный закон природы». Что до меня, то и до и после XIX в. я защищаю «внешний характер» капитализма.

Для Ленина в соответствии с хорошо известным высказыванием, относящимся к 1916 г. 395, капитализм, став на рубеже XXв. «империализмом», изменил свой смысл «лишь на определенной, очень высокой ступени своего развития, когда некоторые основные свойства капитализма стали превращаться в свою противоположность... Экономически основное в этом процессе есть смена капиталистической свободной конкуренции капиталистическими монополиями. Свободная конкуренция есть основное свойство капитализма и товарного производства вообще». Беспо-

==587

лезно говорить, что я не согласен с ним в этом пункте. Но, добавляет Ленин, «монополии, вырастая из свободной конкуренции, не устраняют ее, а существуют над ней и рядом с ней». И тут я с ним совершенно согласен. Говоря своим языком, я изложил бы это так: «Капитализм (прошлый и сегодняшний, разумеется, со стадиями более или менее сильной монополизации) не устраняет полностью свободную конкуренцию рыночной экономики, из которой он вышел (и которая его питает) ; он существует над нею и рядом с нею». Ибо я утверждаю, что экономика XV—XVIII вв., бывшая в основе своей завоеванием пространства восторжествовавшей рыночной экономикой, экономикой обменов, начиная с некоторых издревле развитых «очагов», тоже включала два этажа в соответствии с тем различием по вертикали, какое Ленин оставляет на долю «империализма» конца XIX в.: монополии, фактические и законодательно признанные, и конкуренцию, иначе говоря, капитализм, как я его попытался определить, и развивавшуюся рыночную экономику.

Если бы я обладал зомбартовым пристрастием к систематическим и раз навсегда данным объяснениям, я охотно выдвинул бы вперед в качестве главного элемента капиталистического развития игру, спекуляцию. Вы видели, как на протяжении этой книги выявлялась такая подспудная идея игры, риска, мошенничества, а главным правилом было создать контригру, используя обычные механизмы и инструменты рынка, заставить этот последний функционировать по-другому, если не наоборот. Могло бы показаться занятным создать историю капитализма как своего рода особый случай проявления теории игр. Но это означало бы вновь обнаружить под кажущейся простотой слова «игра»различные и противоречивые конкретные реальности — игру прогнозируемую, игру правильную, игру законную, игру навыворот, игру плутовскую... Все это не так-то легко включить в какую-то теорию!

396