Игры обмена

Так что складывается впечатление (потому что можно говорить только о впечатлениях ввиду недостаточности разрозненной документации), что всегда существовали особые секторы экономической жизни, находившиеся под знаком высокой прибыли, и что эти секторы варьировали. Всякий раз, как под воздействием самой экономической жизни происходило одно из таких изменений, в эти секторы являлся проворный капитал, устраивался там и процветал. Заметьте, что, как общее правило, не он их создавал. Эта дифференциальная география прибыли — ключ к пониманию конъюнктурных колебаний капитализма, балансировавшего между Левантом, Америкой, Индонезией, Китаем, торговлей неграми и т. д., или между торговлей, банковским делом, промышленностью или даже земледелием. Ибо случалось, что некая капиталистическая группа (например, в Венеции в XVI в.) оставляла видные позиции в торговле, делая ставку на какую-то отрасль промышленности (в данном случае — шерстяную), даже более того — на [возделывание] земли и скотоводство; но происходило это тогда потому, что ее деятельность в торговле переставала быть высокоприбыльной. Венеция показательна и в XVIII в., потому что попытается заново внедриться в левантинскую торговлю, опять ставшую выгодной. Но если она занималась этим не слишком упорно, так, может быть, оттого, что земля и скотоводство в тот момент были для нее еще золотой жилой. Около 1775 г. овчарня приносила «в хороший год» 40 % на первоначально вложенный в нее капитал — результат, наверняка способный «пробудить любовь у всякого капиталиста» (“da inamorare ogni capitalista”)¹⁸¹. Конечно, такие доходы получали не со всех земель, очень разных, Венецианской области, но в целом, как утверждала в 1773 г. «Джорнале Венето», «Деньги, кои используются в сих [сельскохозяйственных] видах деятельности, всегда приносят более, нежели любой иной способ помещения капитала, включая и риск морской торговли»¹⁸².

Мы видим, что трудно приемлемым образом раз и навсегда классифицировать прибыли промышленные, сельскохозяйственные и торговые. В общем обычное распределение по убывающей — торговля, промышленность, сельское хозяйство — соответствует действительности, но с целым рядом исключений, которые оправдывали переход из одного сектора в другой¹⁸³.

Подчеркнем еще раз это важнейшее для общей истории капитализма качество: его испытанную гибкость, его способность к трансформации и к адаптации. Если, как я полагаю, существует определенное единство капитализма, от Италии XIII в. до сегодняшнего Запада, то как раз здесь его следует помещать и наблюдать в первую очередь. Разве нельзя было бы применить к истории европейского капитализма от начала до конца высказывание одного американского экономиста наших дней¹⁸⁴ о его собственной стране, немного это высказывание смягчив? «История [США] за последнее столетие, — говорит он, — доказывает, что класс капиталистов всегда умел направлять и контролировать перемены, чтобы сохранить свою гегемонию». В масштабах глобальной экономики следует остерегаться упрощенного изображения такого капитализма, который будто бы прошел в своем росте последовательные этапы от стадии к стадии, от торговли к финансовым операциям и к промышленности, т. е. к стадии зрелости, стадии индустриальной, единственно соответствующей «подлинному» капитализму. В так называемой торговой фазе, как и в фазе, именуемой промышленной — термины эти, и тот и другой, покрывают большое разнообразие форм, — капитализм отличала (и это главнейшая его характеристика) способность почти мгновенно переходить от одной формы к другой, из одного сектора в другой в случаях серьезного кризиса или резко выраженного понижения нормы прибыли.

_{Сеньер приехал в деревню. Картина Пьетро Лонги (1702–1785).}

_{Сравните это посещение с изображением на с. 287. Здесь сеньер не встретил процветающего арендатора. Он из числа тех венецианских патрициев, что заново вкладывали свои накопленные в торговле капиталы в земли, которыми сами же и управляли, по-капиталистически. И именно наемные рабочие униженно его приветствуют по приезде. Фото Андре Хельда, Цьоло.}

ТОВАРИЩЕСТВА И КОМПАНИИ

Товарищества и компании не столько интересуют нас сами по себе, сколько в качестве «индикаторов», как возможность увидеть за их собственными свидетельствами совокупность экономической жизни и капиталистической игры.