Игры обмена

Таким образом, перед нами три поколения товариществ, по мнению историков коммерческого права: обычные, коммандитные товарищества и акционерные общества. Эволюция ясна. По меньшей мере в теории. В действительности же товарищества, за некоторыми исключениями, сохраняли старомодный, незавершенный характер, вытекавший главным образом из незначительности их размеров. Любой зондаж — скажем, в тех документах, что остались в архивах парижских коммерческих судов, — выявляет товарищества плохо или вовсе не определенные. Крохотные преобладают, как если бы мелкота объединялась, чтобы не быть съеденной крупными [предприятиями]²¹⁸. Приходится прочесть десять контрактов, объединяющих мелкие капиталы, пока наткнешься на сахарный завод, двадцать — прежде чем обнаружишь упоминание банка. Это не значит утверждать, будто не объединялись богачи. Напротив, Даниэль Дефо²¹⁹, наблюдавший Англию своего времени — около 1720 г., не обманывался на этот счет. Где узы товарищества составляют правило? Среди богатых галантерейщиков, говорит он, торговцев полотном, золотых дел мастеров, занятых банковским делом (banking goldsmiths), и прочих крупных торговцев (considerable traders) и среди некоторых купцов (merchants), торгующих за границей.

Но такие люди крупной торговли были меньшинством. Более того, даже фирмы, объединения купцов, «предприятия»²²⁰, если мы отвлечемся от картины привилегированных компаний или крупных мануфактур, очень долго будут оставаться смехотворными, на наш взгляд, по своим размерам. В Амстердаме «контора»— это были самое большее 20–30 человек²²¹; самый крупный парижский банк накануне Революции, банк Луи Греффюля, насчитывал три десятка служащих²²². Фирма, каков бы ни был ее масштаб, спокойно размещалась в одном-единственном доме — доме патрона, «принципала». Вот что надолго сохранит ее семейный, даже патриархальный характер. По Дефо, служащие (servants) живут у оптовика, едят за его столом, спрашивают у него разрешения отлучиться. О том, чтобы ночевать вне дома, нечего было и думать!

В одной театральной пьесе 1731 г. лондонский купец журит своего служащего: «Ты поступил неправильно, Барнуэлл, отлучившись нынче вечером без предупреждения»²²³. Это именно та атмосфера, что описана еще в 1850 г. в романе Густава Фрейтага “Soll und Haben” («Быть должным и иметь»), действие которого протекает в доме немецкого оптового купца. В Англии при королеве Виктории в крупных торговых домах хозяева и персонал жили своего рода семейной общиной: «Во многих деловых заведениях каждодневная работа начиналась семейной молитвой, в которой участвовали ученики и приказчики» (“In many business establishments the Day's work was begun by family prayers, in which the apprentices and assistants joined")²²⁴. Таким образом ни дела, ни социальные реальности, ни мышление не эволюционировали галопом. Многочисленные небольшие фирмы оставались правилом. Знаменательное разрастание предприятия наблюдалось лишь тогда, когда в деле участвовало государство — самое колоссальное из современных предприятий, которое, само собой разрастаясь, обладало привилегией увеличивать и размеры других.

У КРУПНЫХ ТОРГОВЫХ КОМПАНИЙ БЫЛИ ПРЕДШЕСТВЕННИКИ

Крупные торговые компании родились из торговых монополий. В целом они восходят к XVII в. и были достоянием европейского Северо-Запада. Именно это говорят и повторяют, и не без оснований. Точно так же, как города внутренних областей Италии создали (под названием «компания») товарищества на флорентийский манер и благодаря этому оружию открыли для себя [торговые] кругообороты Средиземноморья и Европы, так и Соединенные Провинции и Англия использовали свои компании, дабы завоевать весь мир.