«Игры престолов» средневековой Руси и Западной Европы

Что касается князя Владимира, оказавшегося причастным не только к прелюбодеянию, но и к братоубийству, то отношение к нему еще более неоднозначно. Пытаясь оправдать неприглядные действия крестителя Руси, древнерусская традиция, ориентированная на морально-этические приоритеты, сформировала два образа Владимира: негативный образ язычника и позитивный образ христианина (который, по словам Иакова-«мниха», каялся и оплакивал все то, что сотворил в язычестве, не зная Бога)[24]. В ПВЛ приводится информация о его женах и детях: «Рогнеда, которую поселил на Лыбеди, где ныне находится сельцо Предславино, от нее имел он четырех сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода, и двух дочерей; от гречанки имел он Святополка, от чехини – Вышеслава, а еще от одной жены – Святослава и Мстислава, а от болгарыни – Бориса и Глеба, а наложниц было у него 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 на Берестове, в сельце, которое называют сейчас Берестовое», и «был он такой же женолюбец, как и Соломон, ибо говорят, что у Соломона было 700 жен и 300 наложниц. Мудр он был, а в конце концов погиб. Этот же был невежда, а под конец обрел себе вечное спасение»[25]. Разумеется, летописец сформулировал эту антитезу не только потому, что Владимир и Соломон оказались «женолюбцами»; противопоставление здесь гораздо глубже, и оно касается религиозных мероприятий, которые проводили израильский царь и киевский князь. В Ветхом Завете рассказывается, что «во время старости Соломона жены его склонили сердце его к иным богам, и сердце его не было вполне предано Господу Богу своему, как сердце Давида, отца его. И стал Соломон служить Астарте, божеству Сидонскому, и Милхому, мерзости Аммонитской. И делал Соломон неугодное пред очами Господа и не вполне последовал Господу, как Давид, отец его. Тогда построил Соломон капище Хамосу, мерзости Моавитской, на горе, которая пред Иерусалимом, и Молоху, мерзости Аммонитской. Так сделал он для всех своих чужестранных жен, которые кадили и приносили жертвы своим богам. И разгневался Господь на Соломона за то, что он уклонил сердце свое от Господа Бога Израилева, который два раза являлся ему и заповедал ему, чтобы он не следовал иным богам; но он не исполнил того, что заповедал ему Господь» (3-я кн. Царств, 4-10). Также действовал в начале своего княжения Владимир, который, по словам летописца, устроил в Киеве пантеон «и поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, Даждьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь». Разница заключалась в том, что Владимир, в отличие от Соломона, проделал путь от почитания «пантеона» богов к монотеизму. Именно поэтому летописная традиция не только противопоставляет их, но даже возвеличивает «невежду» Владимира перед библейским царем, мудрость которого стала притчей во языцех. Можно сказать, что древнерусские книжники в процессе развития древнерусской исторической мысли создали концепцию «двух Владимиров», которая позволяла им, с одной стороны, отдавать дань истине, а с другой – оправдывать самые неприглядные его поступки в пору язычества последующими заслугами перед христианством (в этом плане показателен летописный рассказ о том, что язычник Владимир временно потерял зрение, которое вернулось к нему после крещения). В некоторых памятниках, как, например, в «Чтении о житии и погублении Бориса и Глеба» Нестора, сюжет об аморальном поведении Владимира до принятия христианства отсутствует вовсе, что позволяет создать стереотип «доброго язычника», трансформирующийся затем в образ «праведного христианина».