Игры сердца

Иван повернул в Ермолаевский. До Тавельцева ехать еще часа два, а здесь стоит пустая квартира, от которой у него есть ключ. А может, и не пустая она – может, Нинка дома и посидит с Данькой, пока он сходит в магазин и купит какие-нибудь баночки с детской едой.

Иван вышел из машины и осторожно, как хрустального, вынул Даньку из детского креслица. Тот повертелся у него на руках, но не проснулся, а уткнулся носом в его плечо и уснул, кажется, еще крепче. Иван не удержался и легонько подул на светлые вихры у Даньки на макушке. Очень ему нравились эти вихры!

«Очень ты мне нравишься!» – подумал он, прикасаясь ладонью к Данькиной щеке.

Данька улыбнулся, опять не проснувшись. У Ивана занялось дыхание.

Он вдруг вспомнил, что почему-то не сказал Северине, что любит ее. Она сказала ему это, а он нет. Эта мысль так поразила его, что он остановился и чуть не споткнулся о бордюр. Но тут Данька завертелся у него на руках и опять хныкнул. Иван поспешно вошел в подъезд.

Сначала ему показалось, что в квартире никого нет, но тут же он расслышал какой-то шорох в кабинете, и сразу же в прихожую вышла Оля.

– Ванька? – удивленно проговорила она, глядя на ребенка. – А…

– Это мой сын, – сказал Иван.

– Да ты что?! – ахнула Оля. – Господи, Ваня! А я за книжками заехала… Ванька, какой же ты!.. Ну какой же ты!.. Дурак ты какой! – Она засмеялась, потом у нее из глаз вдруг брызнули слезы. – Ну как же можно было ничего нам не сказать!

Она поразилась невероятно, оттого и слезы, но не удивилась, кажется, ни капельки. Странные они все-таки существа, женщины! Ничего в них не поймешь. Хоть все детство с ними проведи.

Только Северина почему-то была ему понятна. Он не знал, что она скажет или сделает в каждую следующую минуту, он радовался неожиданности, необычности любых ее действий и слов, но при этом вся она, вся как есть, была ему понятна так, что сжималось сердце. Как это сочетается, что это такое вообще, Иван не знал.

– Ой, какой хорошенький! – тоненько пропищала Оля, подходя поближе и разглядывая спящего Даньку. – Какой светленький, вихрастенький! А где ты его взял?

Ее рассудительность, всей семье известная, развеялась как дым – ничего разумного не было в этом ее вопросе.

– В капусте нашел, – хмыкнул Иван. – Оль, можно я его здесь где-нибудь положу? Он, наверное, проснется сейчас. Надо его, наверное, накормить – мы с ним всю ночь ехали…

– Да уж точно, что не голодом морить его надо, – улыбнулась Оля. – И мокрый он, конечно.

– На нем этот… подгузник.

– Подгузник время от времени надо менять. На диван его клади. Я пока ему овсянку сварю. Не бойся, это быстро. Проснется – даже заплакать не успеет.

И в ту же секунду, когда Оля все это сказала, Иван почувствовал невероятное облегчение. Мир, овеянный ее голосом и взглядом, мгновенно приобрел устойчивость, и мелкие страхи, которые только что его одолевали, – чем накормить, как переодеть, что вообще делать, – исчезли напрочь.

Ну а дальше все завертелось так быстро, и события так ладно стали соединяться друг с другом, что Иван и вовсе перестал думать, что он делает и как.

Данька проснулся, но не заплакал, а уселся на диване и принялся с интересом разглядывать комнату. Когда вошла Оля с тарелкой каши, он улыбнулся ей – не так, как ему, с удовольствием отметил Иван, не глазами, а просто улыбнулся, – и, указав на Ивана пальцем, сообщил:

– Па.

Пока он спал, Иван успел принести из машины пакет с детскими вещами, который дала ему перед дорогой Вера Анатольевна, и Оля как-то очень ловко – «а что здесь трудного?» – вымыла ребенка, переодела и стала кормить его кашей.

Потом Данька ходил по комнате и разглядывал перламутровые раковины, лежащие высоко на книжных полках, и, заметив это, Иван дал ему две самые интересные из них – те, которые он привез из Сенегала, «Шлем» и «Морское ухо».

Потом Оля быстро изучила содержимое Данькиного пакета, сказала, что одежда ужасающая, какие-то ядовитые цвета, и зачем для детей такую делают, но до ее возвращения с работы Ванька с Данькой как-нибудь перекантуются, и пусть он выведет ребенка погулять в том, что есть, а по дороге из института она купит что-то поприличнее, она знает где, и пусть Ванька не смотрит на нее таким собачьим взглядом, у нее сегодня только две пары, она вернется быстро…

Потом Иван выгуливал Даньку во дворе, с удивлением отмечая, что за двадцать лет двор в Ермолаевском, оказывается, изменился гораздо меньше, чем он думал.

Он отвел Даньку к подвальному окошку, выманил оттуда полосатого котенка – там всегда жили кошки, – разрешил Даньке его погладить, потом спохватился, что у котенка, может, блохи, потом вспомнил, что двадцать лет назад его это не волновало и сам он гладил кошек без опаски, а потому ничего страшного, если и Данька погладит.

Потом подсадил его на толстую ветку огромной березы, которая росла посреди двора, и отпустил руки, чтобы Данька посидел на этой ветке без поддержки. Иван помнил, как горд был, когда сам сумел забраться на эту ветку. Тогда, уже не двадцать даже, а почти тридцать лет назад, ему казалось, что это страшно высоко…