Игры сердца

– Иван Дмитриевич, – сказала она, – все я вам подскажу. Ускорим как сможем. Но только если мать вам все, что надо, подпишет. Иначе никак. Это у вас там в Москве любые аферы запросто делаются. А здесь провинция, люди с опаской живут. Получите от нее подпись – хоть завтра приходите. Тогда и поговорим.

Когда Иван вышел на улицу, ему хотелось рвануть ворот куртки – сам воздух, казалось, душил его.

Он остановился, отдышался. Нет, воздух здесь был чистый. Теперь, ночью, он особенно сильно и остро пахнул осенней листвой и речной водою.

Иван не знал, куда ему деваться. Не в том смысле, что негде переночевать. Есть же здесь какая-нибудь гостиница, или к Прасковье можно попроситься, да хоть в машине посидеть, не все ли равно!

Он не знал, куда девать себя, со всеми чувствами, которые наполняли его до горла, переполняли, доставляя физическую боль. Он и не думал никогда, что любовь, да еще любовь к такому маленькому ребенку, может так соединяться с болью.

Иван шел по улице куда глаза глядят. Редкие фонари горели так тускло, что тьму можно было считать кромешной. Там, где улица выходила на широкую площадь, он чуть не упал: нога попала в глубокую колдобину.

Это немного отрезвило его. Он огляделся.

Все окна в домах, окружающих площадь, были темны. Светились только длинные узкие окна собора – того самого, который недавно показался ему слишком большим для такого маленького городка.

Иван подошел к собору. Дверь была закрыта неплотно, и оттуда, из-за двери, доносилось едва слышное пение. Казалось, что поет один человек, только многими голосами.

Он открыл дверь и вошел.

Наверное, сегодня был какой-нибудь праздник. Какой праздник бывает в октябре? Или служба всегда заканчивается так поздно? Иван не знал.

Людей было мало, в основном старушки. Они молились и не обращали на него внимания.

Он стоял у самой двери, не проходя вперед, смотрел на тускло сияющие алтарные ворота, на темные лики икон, и странное чувство охватывало его. Оно было сильным, как гул во всем теле. Да, все его тело гудело в такт стенам собора, сливалось с этими стенами, становилось ими.

Это было сродни тому, что происходило с ним, когда он коснулся рукою камней Стены Плача. Когда он коснулся губами светлых волос своего сына, впервые взяв его на руки. Это не было счастьем в том смысле, который он привык вкладывать в это понятие. Но ощущение, что он сейчас задохнется, то ощущение, от которого не избавил даже чистый осенний воздух, – теперь прошло.

Иван стоял посреди мощного, вне человеческих намерений возникшего гула, в самой его сердцевине, и чувствовал, как все его существо наполняется такой силой, которой прежде в нем не было и быть не могло, а теперь не могло не быть.

Глава 11

Он не думал, что старая кирпичная кладка так ядрено впитывает в себя запах. Тем более если она покрашена грязно-зеленой масляной краской.

Грязной масляной зеленью были выкрашены стены в тюрьме, и все-таки они пахли не краской, а почти той же казенной тоской, что и детдомовские стены. Наверное, разница все же была, но Ивану было не до того, чтобы к ней принюхиваться.

Он сидел в пустой комнате для свиданий и ждал Северину.

Может, в больших московских тюрьмах – в Матросской Тишине или в Бутырке – свидания были многолюдны и происходили как в фильмах, со всеобщим криком через двойную решетку. Но здесь Ивана просто провели вот в эту комнату, предварительно обыскав, и сказали ждать. И он ждал.

Он думал, что не узнает Северину. Он видел ее больше двух лет назад и всего несколько часов, а внешность у нее была такая, что ту встречу с нею можно было считать мимолетным виденьем. Пролетел то ли эльф, то ли воробей, коснулся крыльями и исчез. Узнаешь ли его через два года?

Но когда она вошла, Иван узнал ее сразу. Не по внешности, а по тому ошеломляющему удару, который почувствовал так физически явственно, как будто в эту мрачную комнату ворвался сильный световой луч и такой же сильный воздушный поток.

– Если что, зовите, – сказал конвойный. – Они тут стервы еще те, даром что с виду тощие.

Он произнес это добродушно, прямо по-домашнему. Возможно, ему тоже что-то перепало из тех денег, которые Иван заплатил, чтобы получить свидание без проволочек.

Конвойный вышел. Северина стояла посередине комнаты.

– Я сразу вас узнала, – сказала она.

– Почему? – глупо спросил он.

– Потому что вы произвели на меня такое впечатление, какое произвел бы, наверное, только метеорит, упавший в лохань, в которой я стирала.

Он засмеялся. Ему странно было теперь, что минуту назад он не понимал, узнает ли ее, когда увидит.

Он подошел к ней и обнял ее. Она замерла в кольце его рук. Она была очень похожа на своего сына. На его сына. Тем, как замерла в его руках. Осталось только положить голову ему на плечо и уснуть.

– Если бы ты сюда не попала, я никогда тебя больше и не увидел бы, – сказал он, отстраняясь от нее и глядя в ее глаза.