Игры современников

Я прекрасно помню, например, как тебя покусала дикая собака. До самого поступления в университет я временами испытывал тупую боль в паху, куда тебя укусила эта собака у Дороги мертвецов, – рана у тебя действительно была глубокой, и от нее даже остался шрам. По твоим голым ногам текла кровь, и, чтобы не запачкать свое единственное кимоно, ты, сестренка, задрала его, оголив зад, и, такая жалкая, едва переступая, медленно спускалась в долину, а взрослые мужчины, хотя ты была еще совсем маленькой девочкой, с нездоровым интересом провожали тебя глазами. Кстати, этот интерес впоследствии породил поразительное явление – через десять лет, когда тебе исполнилось пятнадцать, ты стала предметом тайного обожания всей округи. Соседки, жившие неподалеку от нашего дома в самой низкой части долины, обработали тебе рану, и, утешая меня, твоего брата-близнеца, погладили меня по тому месту, куда тебя укусила собака. Наверное, именно поэтому я так долго ощущал там боль. А все-таки, зачем тебе, пятилетнему ребенку, понадобилось тащиться к Дороге мертвецов у кромки леса, кишевшего дикими собаками?

...Сейчас необходимо вернуться к картине ада в нашем храме. Откровенно говоря, сестренка, глядя на картину ада, испытываешь такое чувство, будто смотришь в чашу кратера. Поскольку это чаша кратера, верхней его кромкой, разумеется, должна быть голая вершина вулкана, но на нашей картине кромку кратера окружала полоса темно-зеленого леса. И в самом центре обширного лесного простора обнажался клочок выжженной земли. На этой коричневой земле колыхались, подобно водорослям, ярко-красные и чуть розоватые языки пламени. В их отблесках метались черти и грешники, но, глядя на них, я еще не мог тогда осознать, что они разыгрывают передо мной взаимоотношения тех, кто приносит страдания, и тех, кто их испытывает, – между насильниками и их жертвами... Большеголовые черти со вздутыми мышцами, точно перерезанными шрамами, с опоясанными веревкой чреслами, гонялись за убегающими от них женщинами в красных набедренных повязках, угрожая им железными палками. Как я теперь понимаю, в детстве меня эта картина не пугала – напротив, меня покоряла привлекательность происходящего: мне казалось, будто черти и женщины дружно занимались одним общим делом. Мне даже представлялось, что они испытывают радость совместного труда. Складывалось впечатление, что багряное пламя предназначено не столько для того, чтобы наказать мертвых, сколько для того, чтобы вдохновить живых. Помнится, мою детскую душу такой ад вполне устраивал – попасть в него было совсем не страшно...

Однажды мне попался подлинник свитка «Повествования об аде» – это произошло уже после того, как я покинул наш край. Композиционно гравюры из «Повествований об аде» имели много общего с нашей картиной, особенно в изображении ярко-красных и розоватых языков пламени, колышущихся, как водоросли; правда, в нашей картине чаша кратера была окружена темно-зеленым лесом. Вспоминая одну и глядя на другую, я вдруг прозрел. Картина ада в нашем храме изображала не ад. Она как раз и породила у меня в детстве лжевоспоминания о строительстве деревни-государства-микрокосма.

Разрушитель и созидатели, основавшие наш край, уже начиная с века мифов стремились к тому, чтобы оградить себя от внешнего мира, оставшегося за лесом, стремились убедить его в том, что их община бесследно исчезла. В течение почти всей истории нашего края это стремление оставалось незыблемым, и в какую бы эпоху ни была создана картина ада в нашем храме, видимо, она представляла собой рассказ о том, что происходило в период созидания. И все же я считаю, что люди деревни-государства-микрокосма, словно индейцы, которые двигались задом и при этом еще заметали ветками свои следы, именно с помощью этой картины сохранили для потомства мифы и предания своего края. В противном случае как бы мог отец-настоятель собрать такое огромное количество изустно передающихся мифов и преданий нашего края? Не кажется ли тебе, что художник (я думаю, он тоже был из наших мест), которому было поручено написать картину ада для храма, где часто собирались жители долины и горного поселка, точно следуя канонам религиозной живописи, изобразил строительные работы, заложившие основу деревни-государства-микрокосма? Если это так, значит, я по-детски безотчетно – постичь это в том возрасте я был бессилен – проник во внутреннее содержание картины и сохранил в своем сердце лжевоспоминание, как если бы собственными глазами видел строительные работы в период созидания. Не достойна ли, сестренка, моя детская интуиция всяческих похвал, даже если уже тогда начали приносить свои плоды уроки отца-настоятеля, стремившегося воспитать меня летописцем нашего края, а тебя – жрицей Разрушителя.