Игры в бисер

Сергей Чудаков был этаким “русским Вийоном”, и стихотворение Бродского – пеан богеме. Поскольку она составляла его ленинградский круг, Бродский говорил и о себе. Несколько строк из этих стихов так нравились Довлатову, что о степени его участия в застолье можно было судить по тому, читает ли он этот отрывок или еще нет.

Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,
тщетно некто трубит наверху в свою дудку
протяжно.
Посылаю тебе безымянный прощальный поклон
с берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно.

Драхма в стихах – произвол Бродского. Греки клали в рот покойника обол, в шесть раз дешевле драхмы, но та ему нравилась больше по звуку.

Бродский всегда был готов к смерти, зная, что у него больное сердце: “Век скоро кончится, но раньше кончусь я”. Его стихи раскрывают тему смерти непривычно и под американским влиянием.

Русская поэзия подразумевает экспрессивное высказывание лирического Я, будь то Маяковский или Пастернак. Но американские поэты, включая Фроста, умели писать не о себе, а о мире без себя. По словам Бродского, это стихи о “пейзаже, способном обойтись без меня”.

Говорят, что все поэты пишут о жизни и смерти, но Бродский, кажется, первым написал о смерти больше, чем о жизни.

8. Сороковины

Бродского отпевали 8 марта 1996 года, на сороковой день после кончины, в соборе Святого Иоанна. Там было три тысячи человек. Но больше всего меня поразили даже не трое нобелевских лауреатов – Дерек Уолкотт, Шеймас Хини и Чеслав Милош, читавшие стихи Бродского, – а его студенты из трех колледжей Массачусетса. Они молча стояли со свечами в этой гигантской церкви (ее до сих пор строят), многие – со слезами на глазах.

Последними покинули собор не собравшиеся там поэты, не мы, зрители и поклонники, а сам Бродский – его голос, словно цитата из “Литовского ноктюрна”: “Только звук отделяться способен от тел, вроде призрака…”

Бродский проводил всех уходящих отрывком из стихотворения, которое он сам считал завершающим. В последнем составленном Бродским сборнике он поместил эти стихи в самый конец.

Меня упрекали во всем, окромя погоды,
и сам я грозил себе часто суровой мздой.
Но скоро, как говорят, я сниму погоны
и стану просто одной звездой.

В поэзии Бродского звезда – дыра в пространстве. Так Платон представлял себе небесную сферу: сквозь отверстия в небосводе на нас падает неземной свет. Римляне считали, что Юлий Цезарь после смерти стал звездой. Но у Бродского звезды играют другую роль: “…небытия броня ценит попытки ее превращенья в сито и за отверстие поблагодарит меня”.

Приняв определение Элиота, назвавшего поэзию трансмутацией идей в чувства, можно сказать, что Бродский переводил в ощущения непостижимо абстрактную концепцию, которую мы осторожно зовем “небытием”.

Бытие у него – частный случай небытия. Приставив “не” к чему попало, мы возвращаем мир к его началу. Забывая, мы перебираемся на родину – из культуры в природу, из одушевленного в неодушевленное, от частного к общему.

Бродский всю жизнь вел диалог между временем и вечностью. Когда человек умирает, он приобщается к ней.

9. Памятник

Могила Бродского в Венеции стала намоленным местом. Я ни разу не видал цветов на надгробии Эзры Паунда, но другим его соседям, Стравинскому и Дягилеву, всегда приносят красные розы. Бродскому дарят еще и сигареты. Все знали, что это его главный порок, он же сам написал: “Сигарета – мой Дантес”. Еще у плиты лежат шариковые ручки, чтобы ему было чем там писать, и конфеты “Коровка”, которые он вроде бы любил.

На обратной стороне небольшого мраморного памятника – слова “Letum non omnia finit”. Эту строку из Проперция для эпитафии выбрала вдова Мария Бродская. Она взяла ее из элегии “Смерть Цинтии”. В переводе Григория Дашевского эти стихи звучат так, будто их написал Бродский:

Маны не ноль, смерть щадит кое-что,
бледно-больной призрак-беглец
перехитрит крематорскую печь.
<…>
Вот что я видел: ко мне на кровать Цинтия
                                               прилегла —
Цинтию похоронили три дня назад за оживленным
                                                    шоссе.

Я знаю, что Бродский и сам собирался переводить Проперция, потому что он одолжил у меня том элегиков на русском и до сих пор не отдал.

Арьергард Мы и они

1. Другой