Игры в вечность

Тизкар отвернулся, прикрыл глаза. Временами казалось – есть ли смысл в войне, зачем убивать друг-друга, если победителя все равно не будет? Но что тогда? Лечь на землю, уйти, отстраниться и позволить воинам Урушпака взять город? Ведь они за этим придут, они не знают о демонах. Могут и не знать, ненависть слепит им глаза. И тогда? Увидеть золото и пурпур в руинах, смешанных с грязью? Да никогда! Пока еще жив – он не увидит этого. Никогда! Ему хватило Майруша.

Эх, сотник майрушский, отчаянный Мессилим в покореженных доспехах, залитых кровью, как мы похожи сейчас. Только хватит ли у нас силы и храбрости встать и стоять, несмотря ни на что, подобно тебе? Спокойно стоять, хладнокровно, без страха и лишних проклятий, а не броситься отчаянно на верную смерть, подобно молодому царенышу в дорогих побрякушках.

Ничего, хватит сил. Он проследит, чтоб хватило у всех! За горло схватит каждого, и заставит!

В кузницах уже куются новые мечи и копья, амбары забиты зерном на случай осады – Аннумгун с разбега не возьмешь, у Аннумгуна войска, высокие стены. Новобранцы уже тренируются на полях. Многое сделано и многое еще предстоит сделать. Он готов к войне, пусть Урушпак приходит, они встретят достойно! Только так, пути назад нет.

Да, он не тот царь, не Атну, и Урушпак не желает трепетать перед ним, как трепетал перед тем царем, не спешит склонится… но это пока. Пока Урушпак еще просто не знает всего, и даже демоны не знают с кем связались! Ибо он сможет, он справится! Еще не знает как, но должен. Обязан! Потому что выбора нет, и тысячи людей ищут защиты у него за спиной, и не уйти, не пригнуться, уклоняясь от летящих стрел, только стоять упрямо до конца, расправив плечи. Иного пути нет.

Тизкар сам не заметил, как поднялся на ноги, как встал неприступной Аннумгунской стеной, стиснув зубы, зато заметил, как замер вдруг на месте Этана, словно налетевший на эту стену, как пристально глянул в глаза, и как изменилось его лицо. Смятенье, потом…

– Я с тобой, господин! – глухо поклялся буйвол, опускаясь на одно колено, и Тизкар вздрогнул. Господин! Сегодня он впервые по-настоящему стал царем.

7

Там, вдалеке… Мне снился сон.

Я стою над миром, где-то в небесах, раскинув руки. Я вижу весь мир, от края до края, чувствую его каждой клеточкой тела, его земля – моя кожа, его небо – мои глаза, его реки – моя кровь, его ветер – мое дыханье.

Ноздри щекочет соленый морской бриз, задорно ерошит волосы на затылке, играет зелеными стебельками тростника, бежит дальше, в бескрайние степи, катится душистыми волнами шалфея и мяты, гоняя по коже стада счастливых мурашек. Могучие кедры гудят над моей головой, вторя смолистому дыханию ветра, и сойка – неугомонная птица, трещит без умолку, разнося свежие сплетни – и я рад им всем. Сотни, тысячи и тысячи-тысяч сердец бьются вместе с моим, одной песнью, отзываясь любовью и ненавистью, покоем и тревогой, гордостью и стыдом, надеждой и отчаяньем – я слышу их все, эти тысячи-тысяч, слышу, среди звона кузнечиков и рокота горных рек.

Священное озеро Нух до краев полно соленой слезой, благословенной влагой – искрящейся радостью жизни, что беззаботно скачет по крутым склонам Унгаля, топая босыми детскими пятками; полно светлой скорбью уходящего, что степенно льется по склонам Унхареша, неторопливыми старческим шагам. Жизнь и смерть всегда являются в положенный час – я вижу их!

Мне снился сон, и я в небесах. Небеса бездонны, бесконечны, и нет конца и края этой уходящей в небытие синеве, пронизанной солнцем, где носятся ласточки, задевая вечность тонким крылом. И смотря с небес, с этой невероятной вышины, я вижу каждую капельку росы на листе, каждого муравья, бегущего по стеблю травы, каждую улыбку, блестящую искорками в глазах. Кто я? Бог? Человек? Нет, я был и тем и другим, все не то.

Мне снился сон, и я – это весь мир. Мы дышим вместе, одним дыханьем, он со мной, и я с ним. Я – это весь мир, и весь мир – это я. И нет у меня большей радости, чем быть им, и нет большей радости у него, чем быть мной. Мне снился сон… Нежная, прохладная ладонь на лбу.

Так тихо, спокойно, приятно, что не хочется открывать глаза. Пока он лежит, ничего вокруг не существует, и ветер еще ерошит волосы, дыша мятой и морем. Но стоит только пошевелиться, и реальность взорвется множеством воспоминаний. Эмеш вздрогнул. Ладонь исчезла, вместо нее лба коснулись теплые губы.

Он моргнул, рывком сел, сгоняя с себя остатки сна. Рядом с ним, на краю кровати сидела Лару, Аикана Наура, женщина, так не похожая сейчас на Златокудрую богиню.

– Как ты? – спросила она.

– Нормально.

Глаза у нее синие, печальные и бездонные как небо. А он и забыл уже, каким небо бывает бездонным, слишком привык к сверкающей тверди. Небо, его настоящее небо… Вздохнул.