Ii. Камень второй. Горящий обсидиан

Джармин осторожно подошел к нему и сел рядом. Лекарь улыбнулся в ответ; эта улыбка несла тепло даже сквозь два слоя тумана равнодушия: по одному в душе каждого. Джармин улыбнулся в ответ, но улыбка исчезла с его лица, как только он вспомнил про руку Балы. Вскользь он посмотрел на нее: больная рука неподвижно лежала на колене лекаря, кровь, проступившая сквозь повязку, казалась черной в ночи; здоровой рукой он перебирал пушистые листочки какого-то растения. Оно подвяло — видимо, сорвано было давно…

— Это желтый назарин, — объяснил Бала, показав Джармину растение. — Я и не думал, что назарины растут так далеко от моря.

— Тогда, в «Приюте у озера» ты жалел, что у тебя нет с собой назарина, — сказал Джармин, улыбнувшись…

— Знакомая улыбка, — отрешенно проронил Бала. — Так улыбается тот, кто не совсем умеет улыбаться, потому что ему в жизни досталось мало радостей и от одной радости к другой он уже успевает забыть, что это такое… Коста… Коста улыбался так… И про назарин я рассказывал только ему.

— Назарин — цветок надежды, — припомнил Джармин. — Желтые цветы лечат больную душу, серые корни — больное тело…

— Ты и вправду — Коста… — Бала покачал головой, не веря в то, что говорит. — Мой ученик. Мой друг. Если бы только все обернулось иначе… Я показал бы тебе самые красивые места мира. Даже свои родные Черные Острова.

— Еще покажешь, вот только выберемся отсюда… — тепло отозвался Джармин, вновь напомнив Бале младшего Оллардиана, но не голосом, а неуловимой интонацией.

— Я хотел бы верить… — вздохнул Мараскаран. — Но… — он взглянул на цветок, бессильно уронивший свою золотую головку, и передал его Джармину. — …похоже, мой назарин завял… Иди спи Коста-Джармин; тебе не придется дежурить этой ночью.

…Слава богу, подумалось Бале, малыш не задавал лишних вопросов… Джармин послушно вернулся на свое место, некоторое время крутился с боку на бок, пытаясь поудобнее устроиться на жесткой земле, а потом уснул. Увядший назарин, зажатый в ладони, покоился у его сердца.

Мысленно простившись со всеми, Бала углубился в лес. Отойдя на приличное расстояние, он остановился и снял с пояса фляжку, такую же, в какой путешественники обычно носят свою походную настойку… Но эта была не совсем обычная. Сегодня вечером Бала добавил в нее желтые назарины… цветы надежды, которые лечат и душу, и тело. Но если говорить строго, отвлекшись от романтики, то назарин желтый — мощнейший стимулятор, который «дает пинка» даже самому изможденному организму и выжимает из него последнее.

Бала не успел допить фляжку, как туман равнодушия сдуло, словно ветром. И само равнодушие, гнездившееся в душе, а не в теле, — тоже. В какой-то миг Бале показалось, что у него за спиной раскрылись два могучих крыла; и дух его воспарил над землей, а измученное тело налилось силой.

Если верить давним словам Косты, теперь Мараскаран должен был сиять для детей тьмы, как солнце, затмевающее все вокруг. И тогда он побежал…

Силы цветов надежды хватит, чтобы увести подальше от ребят того, кто ищет их смерти… того, кто убил Косту. Быть может, даже поквитаться с ним…

Бала бежал долго. Бежал, пока не начало светлеть небо, и тогда усталость настигла его, как брошенный в спину камень. Он обнаружил, что разбит и вымотан; больная рука налилась свинцом; тело вновь охватил жар. Только тогда дрекавак вышел к нему… о, он умел ждать и выбрал лучший момент: больной, сломленный горем воин был почти беспомощен перед ним…

— …Это все из-за тебя… — сказал Ирину Милиан Ворон и отвел глаза. — Ты все время орал на него за то, что он тормозит отряд.

— И потому он сбежал? — усмехнулся в ответ Ирин. — Сделал ноги по-тихому. Сам знаешь, что он нас без охраны оставил под утро.

— Ты в своем уме? — почти гневно произнес Милиан. — Он умер. Умер, понимаешь? Спроси Джармина, если мне не веришь… И ради кого умер? Ради нас троих, тебя в том числе! Смотри: Джармин дышит почти свободно. Почему? Да потому, что Бала ушел, чтобы отвлечь ту тварь, что идет за нами. Он собой пожертвовал, чтобы дать нам время…

— В таком случае, не будем терять это время, — невозмутимо заявил Ирин. — Пошли… — с этими словами он подобрал рюкзак и зашагал вперед. — И не обвиняй меня, — добавил он, обернувшись. — Я Балу жертвовать собой не просил. И погиб он не за меня, а за Орден, так что это героическая смерть, а не повод для причитаний.

У Милиана ответные слова так и застряли в горле. Нет, внушать что-либо Ирину было бессмысленно. Ворон измученно вздохнул, опустив плечи, и встретился взглядом с Джармином.

— Не переживай, Мил, — сказал мальчик и чуть слышно рассмеялся… таким знакомым, виновато-рассеянным смехом, совсем, как Бала. Это было как наваждение, оно быстро исчезло; Джармин, несмотря на то, что, кажется, помнил всех ушедших, все же оставался самим собой.

— В одном Ирин прав, — покачал головой Милиан. — В том, что Бала — герой. Я бы не сумел, наверное… — он не договорил…

Порошок равнодушия немного сгладил боль потери. Да и сама боль была глухая, глубокая; вряд ли она сумела бы сиять для детей тьмы ярко…