Вот потому-то, хотя умом я понимал, что христианство истинно, воля моя твердила: "Не принимай его". Этот конфликт обострялся всякий раз, когда я попадал в общество глубоко верующих. Если вам доводилось в минуты несчастья оказаться среди счастливых людей, вы поймете мое раздражение. В их присутствии я чувствовал себя таким жалким, что, бывало, вскакивал посреди беседы и выбегал вон из комнаты.
Дошло до того, что я отправлялся в постель в десять вечера и не мог заснуть до четырех утра. Я знал, что должен выбросить Иисуса из головы не то я сам потеряю голову?
Я стал христианином 19 декабря 1959 г. в 8.30 вечера, на втором году учебы в университете.
В тот вечер я молился. Я молился о четырех вещах, чтобы установить отношения с Богом - личную связь с Его Сыном, воскресшим, живым Христом. Спустя некоторое время отношения эти преобразили мою жизнь.
Во-первых, я молился: "Господе Иисусе, благодарю Тебя за то, что ты умер на кресте за меня". Во-вторых, я говорил: "Признаюсь в том, что в моей жизни не угодно Тебе, и прошу Тебя простить мне и очистить меня". В-третьих, я говорил: "Здесь и сейчас, я изо всех сил стараюсь отпереть двери моего сердца и жизни, веря Тебе, Спаситель мой и Господь. Распоряжайся моей жизнью. Выверни меня наизнанку. Сделай меня таким, каким Ты сотворил меня".
Последнее, о чем я молился, было: "Благодарю Тебя за то, что верою вошел в жизнь мою". То была вера, творимая Святым Духом, основанная на свидетельствах, на исторических фактах и на слове Божием.
Я уверен, что вы слышали рассказы верующих о том, как их "поразило громом". После того, как я молился, ничего не случилось. Совсем ничего. Собственно, после того, как я принял это решение, мне стало хуже. Меня даже тошнило. Я чувствовал себя насквозь больным.
"Во что же ты, Макдауэлл, влип?" - спрашивал я себя, чувствуя, что пошел на крупный риск - и некоторые из моих друзей соглашались с этим.
Но могу сказать одно: за год-полтора я обнаружил, что я ничем не рисковал.
На диспуте с деканом Исторического факультета в университете одного из среднезападных штатов я сказал: "Жизнь моя преобразилась". Он перебил меня весьма саркастически: "Вы хотите сказать. Макдауэлл, что в XX столетии Бог действительно переменил вашу жизнь? В каких же областях?"
Я принялся описывать перемены, происшедшие со мной, я говорил 45 минут, пока он не прервал меня: "Ладно, достаточно".
Душевный мир. Прежде всего я сказал ему о том, что раньше мной всегда владело беспокойство, мне вечно было некогда и я не знал, за что раньше взяться. Бывало, в самый разгар сессии мне нужно было мчаться к моей девушке или куда-то еще, и я бродил по кампусу, не зная, чем заняться. Хватался за книги,пытался подумать - и не мог.
Но через несколько месяцев после того, как я принял решение довериться Христу, во мне установилось нечто Вроде душевного мира. Нет, противоречия в моей жизни не прекратились, но в отношениях с Иисусом я обрел способность справляться с ними. И это я ни на что не променяю.
Власть над собой. Раньше я был страшно вспыльчив, порой "лез в бутылку", стоило кому-то просто косо взглянуть на меня. У меня до сих пор сохранились шрамы после драки на первом курсе университета, когда я чуть не убил человека. Я даже не пробовал бороться со своей вспыльчивостью, считая, что-это совершенно бесполезно.
После моего решения уверовать в Христа я однажды оказался в критической ситуации - и обнаружил, что от моей вспыльчивости и следа не осталось. За прошедшие, двадцать четыре года я лишь раз вышел из себя.
Была у меня еще одна черта, .которой я стыжусь. Говорю здесь об этом, потому что множеству людей нужно такое же преображение в жизни через отношения с воскресшим, живым Христом. Я имею в виду ненависть (даже, можно сказать, ожесточенность).
В моей жизни я много ненавидел. Окружающие могли это и не заметить, но меня одолевало нечто вроде изнурительного внутреннего зуда. Я был издерган людьми, вещами, делами, боялся любого, кто от меня отличался.
Больше всех на свете я ненавидел собственного отца. Я презирал его. Он был городским алкоголиком. Если вы выросли в маленьком городке и у вас в семье кто-то пил горькую - вы поймете, о чем я говорю.
Все знали о моей беде. В школе без конца прохаживались насчет того, что мой отец опять гуляет по центру города - мои друзья и думать не думали, что мне это может быть неприятно. Я смеялся вместе с ними, а на самом деле меня душили слезы. Вернувшись домой, я находил мать в хлеву, в навозе позади коров: ее избил отец, и она не могла подняться.
Когда у нас бывали друзья, я запирал отца в хлеву, а его машину загонял за силосную башню. Мы говорили гостям, что ему пришлось отлучиться, чтобы нам не было стыдно. Вряд ли можно ненавидеть сильнее, чем я ненавидел собственного отца.