Иисус достоин аплодисментов

— Мы же учим человека быть свободным, и в первую очередь — от предрассудков. Православие пугает всех, изображая Христа мучеником — оно пугает человека крестом, крест есть символ страдания. Но человек рожден для радости. Рожден быть свободным. Он вправе выбирать свой путь. Православие же призывает человека поститься — морить себя голодом; во всем оно подчиняет человека себе. Но человек вправе выбирать свой путь и свою веру. Православие лишает его этой свободы — еще в младенчестве, совершив над ним обряд крещения, уже в детстве надевая на него крест, что бы он знал, что рожден для страдания — нести свой крест. Оно лишает человека радости и свободы. Мы освобождаем человека от этой кабалы — от чувства вины. Мы объясняем ему, что он рожден для счастья. Мы рассказываем ему о нашей вере, и он понимает, не слепо верит на слово, а понимает разумом, что наша вера — истинная.

— Вы что, можете мне разумно (может — даже логически?) доказать вашу веру? — Валера кивнул. — Вы можете логически объяснить мне, почему я должен верить? — Валера кивнул. Странно посмотрев на него, Сингапур еще раз оглядел стены с портретами, обернулся к Лизе, уверенно смотревшей на него, даже на Данилу глянул, так, точно у всех хотел убедиться, не послышалось ли ему. — Вера может быть логической? Наличие Бога можно доказать как теорему? — спросил он так тихо, точно боясь, что не дай Бог кто услышит и праведным громом, по башке ему. Он, даже весь как-то сжался, задавая этот вопрос.

— Совершенно верно, — не моргнув ответил Валера, — я могу логически доказать вам наличие Бога.

— Вы и истину знаете?

— Знаем.

— И любовь можете объяснить — логически?

— Можем.

— Вот это полный… перфект, — еле сдержавшись, что б не выругаться, восхищенно прошептал Сингапур Данилу, напряженно наблюдавшего за всем этим диалогом. — Даня, расслабься, счас истину узнаем! — хлопнул он его по колену.

— Я согласен, — заявил Сингапур Валере. — Только с одним условием: раз логически, то исключительно факты. А факты, как говорил старина Воланд, самая упрямая в мире вещь. Приступим?

— Да, — кивнул Валера. — Предлагаю пройти в нашу комнату для лекций, там есть доска и там мне удобнее будет вам приводить доказательства.

— Ты сам прочитаешь им лекцию? — уже даже ревниво напомнила о себе Лиза.

— Можешь и сама…

— Нет, у тебя это лучше получится, а я просто поприсутствую и сама послушаю, — довольная, с видным уважением, как к старшему, позволила ему Лиза, невольно бросив победоносный взгляд на Сингапура.

— А так, как говориться, по-домашнему, тем более мы и обувь сняли… А то, знаете, от одного слова «лекция» меня, как-то воротит. Сразу на ум приходит сессия, экзамены, зачеты. Нельзя ли попроще?

— Попроще нельзя. Вы же сами сказали — «как теорема». На доске мне доступнее будет приводить вам доказательства.

— Ну ладно, — пожал плечами Сингапур.

И они прошли в комнату, оклеенную такими же приторно-голубенькими обоями. Кроме четырех стульев, телевизора и доски на стене, больше в комнате не было ничего, даже портретов благонравного старичка-корейца. Валера остановился у доски, все сели на стулья, всё, как и должно быть на лекции.

Держа в руках три фломастера красного, синего и черного цвета, Валера уже открыл рот, как Сингапур со знанием подсказал:

— Сначала было слово.

Валера терпеливо пропустил это.

— Бог создал человека по образу и подобию своему, — как на экзамене, с расстановкой и, даже с выражением, начал он, записывая красным фломастером на доске слово «Бог» и обводя его в овал; далее он написал «М» и «Ж». Сингапур хихикнул. Валера торопливо подписал «ужчина» и «енщина» и тоже обвел их в овал. Ниже он записал «душа» и «тело», и их в овал заключил. — У человека есть душа и тело, — комментировал он.

— А разум? — влез Сингапур.

— И разум тоже.

— А его, почему тогда в кружок не записали? — поинтересовался Сингапур. Валера растерялся, слово «разум», вероятно, не вписывалось в схему его доказательства.