Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей

Второй вопрос, который мы до сих пор откладывали: справедливо ли заявление Евангелия о том, что его автор — Любимый Ученик?[1030] В самом ли деле этот человек написал Евангелие — или его написал от имени Любимого Ученика кто–то другой, быть может, полностью выдумав фигуру Любимого Ученика, чтобы скрыть свое авторство?[1031] Ответить на этот вопрос нелегко. До сих пор все наши аргументы указывали лишь на то, что Любимый Ученик изображается в Евангелии как его автор и основной свидетель, что Евангелие делает историографическое утверждение о его присутствии на месте событий и богословское утверждение о его способности понять глубинный смысл происшедшего. Но так ли было на самом деле — совсем иной вопрос. Лживые притязания на свидетельство, призванные подкрепить утверждения историка, в античной историографии, без сомнения, встречались. Иные из–за этого даже всех историков считали лжецами — но это мнение опровергали более добросовестные историки и такие критики, как Лукиан, который стремился защитить серьезную историю, отделив ее от литературных упражнений тех историков, которые риторические приемы убеждения читателей ставили выше исторической истины[1032]. Как же определить положение Евангелия от Иоанна в координатах (говоря словами Самуэля Бирскога) «оси литературы и оси реальности»[1033]?

Отчасти решение этого вопроса может зависеть от того, считаем ли мы содержание Евангелия исторически достоверным согласно принципам историографии того времени. Однако есть один очень сильный аргумент в пользу аутентичности авторства Евангелия, к которому мы можем обратиться лишь сейчас, на финальной стадии нашего рассуждения. Если, как мы показали в предыдущем разделе, Любимый Ученик изображается в Евангелии как фигура малоизвестная, не присутствующая в других евангельских традициях, от которой не ждут притязаний на значительное свидетельство событий евангельской истории, как человек, которому приходится постепенно и искусно завоевывать себе место в сознании читателя и создавать доверие к себе, так что лишь в самом конце Евангелия он позволяет себе открыть свое авторство — спрашивается, с какой стати псевдоэпиграфический автор выбрал такого человека себе в псевдонимы? Почему, как авторы других псевдоэпиграфических евангелий, не приписал свой труд какомулибо хорошо известному ученику — Филиппу, Петру или Фоме? К чему так затруднять себе задачу? Более того: если автор хотел придать своей книге «рекомендацию» самого Иисуса — почему было не сделать это прямо и открыто, а не с помощью сложного и изобретательного истолкования туманного речения, которое, на первый взгляд, не имеет к книге никакого отношения (21:22–24)? Для реального ученика, задавшегося дерзкой целью принести свидетельство, в некоторых отношениях превосходящее свидетельство Петра, то сочетание скромности и дерзости, которое мы видим в евангельском изображении Любимого Ученика — великолепная стратегия. Но трудно поверить, что псевдоэпиграфический автор стал бы изобретать персонаж, притязания которого на свидетельство требуют таких ухищрений.

Свидетель как историк

По крайней мере в одном отношении Евангелие от Иоанна походит на образцы античной историографии больше, чем синоптические Евангелия. Все ученые, независимо от их мнений касательно редакторской работы евангелистов–синоптиков и исторической достоверности Евангелия от Иоанна, согласны, что последнее представляет собой намного более пространную и подробную версию истории Иисуса. Авторы синоптических Евангелий соединяют сведения своих источников в единое целое и обрабатывают таким образом, чтобы создать из них жизнеописание (bios) Иисуса; однако их текст остается близок к тому, как очевидцы рассказывали свои истории и передавали речения Иисуса. Их Евангелия представляют собой сборники таких историй и изречений — разумеется, специально отобранные, составленные, отредактированные и адаптированные, однако почти лишенные самостоятельных интерпретативных комментариев и дополнений. Форма и характер источников сохраняется у синоптиков в гораздо большей степени, чем у большинства греко–римских историков. Последние, как правило, создавали на основе своих источников связное литературное повествование с ярко выраженным элементом собственного отношения историка к описываемым событиям и собственного истолкования этих событий[1034]. Поэтому, например, Евангелие от Марка представлялось Папию не законченным историческим сочинением, а заметками историка, который записал информацию очевидца (в данном случае Петра), однако не оформил ее в связное литературное повествование. В случае Марка, как мы видели, Папий одобрял такой подход, поскольку сам Марк очевидцем не был и не имел возможности написать полноценную историю Иисуса (см. главу 9).