Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей

Я помню тогдашние события лучше недавних (узнанное в детстве срастается с душой). Я могу показать, где сидел и разговаривал блаженный Поликарп, могу рассказать о его уходах и приходах, особенностях его жизни, его внешнем виде, о беседах, какие он вел с народом, о том, как он говорил о своих встречах с Иоанном [я считаю, что здесь речь идет о том самом Иоанне Старшем, которого упоминает Папий[92]] и с теми остальными, кто своими глазами видел Господа, о том, как припоминал он слова их, что он слышал от них о Господе, о чудесах Его и Его учении. Поликарп и возвещал то, что принял от видевших (autoptôn) Слово жизни, это согласно с Писанием

(Ириней, Послание к Флорину,

по: Евсевий, Церковная история, 5.20.6)[93]

Учитывая ту роль, которую играет это замечание в полемике Иринея с еретиком Флорином, многие ученые не склонны ему доверять: однако перед этим Ириней упоминает, что и сам Флорин был членом того же Поликарпова кружка — следовательно, не было смысла приводить ему такой аргумент, если бы за ним не стояли действительные факты. Впрочем, нас здесь интересует не сам факт, а та модель передачи евангельских преданий, что у Иринея столь очевидна. Ту же модель использовали и гностические учителя II века, утверждавшие, что передают эзотерическое учение Иисуса, дошедшее к ним через конкретных и известных по именам посредников от конкретных и известных по именам апостолов. (Так, например, Василид утверждал, что его учил Главкий, ученик и переводчик Петра.)[94]

То, что Папий работает с моделью передачи евангельских преданий, характерной для II века, заставляет многих ученых относиться к его словам с подозрением. Но почему эта модель не могла распространяться и на более ранний период? С какой стати утверждать, что авторы II века неверно судили о передаче традиции? Ученые–новозаветники XX века отвергли эту модель в пользу коллективной и анонимной передачи преданий потому, что школа критики форм применяла к Евангелиям именно эту модель и соответствующим образом читала евангельские свидетельства. К методам и находкам школы критики форм мы вернемся в главе 10. Сейчас же обратимся к самим Евангелиям. Применимы ли к ним те заключения, что мы вывели из слов Папия? Мы вправе спросить: если евангельские предания восходили к определенным известным очевидцам — почему же они не связаны с именами этих очевидцев в самих Евангелиях? Однако, может быть, и связаны. Нам стоит внимательнее вглядеться в имена, упоминаемые в Евангелиях, и подойти к ним с новыми вопросами. Этот подход мы применим в следующих главах.

Сейчас же необходимо сделать последнее замечание о различии между устной традицией и устной историей. Термин «традиция» мы используем в его современном значении — так, как понимают его новейшие исследователи, изучающие устную традицию и устную историю. В античности слово «традиция», или «предание» (греч. paradosis), имело иной смысл. Разберемся в этом на примере двух отрывков из сочинений иудейского историка Иосифа Флавия[95]. В «Иудейской войне» Флавий стремится соответствовать античному идеалу историографии современности: рассказ ведется непосредственным участником событий, получающим, кроме того, информацию из первых рук от других участников событий. Его работа — устная история, а не продукт устной традиции в упомянутом нами смысле (сохраняемой в коллективной памяти поколений). Заверяя читателя в точности и истинности своей истории, Флавий указывает на свое активное участие в иудейском сопротивлении, а затем, после пленения его римлянами — на близость к римским полководцам во время осады Иерусалима. В это время, продолжает Флавий, он постоянно