Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей

Вернемся теперь к вопросу, ответ на который мы уже несколько раз откладывали. Для начала полезно будет проследить, каким образом при первом последовательном чтении Евангелия в нем ставится и освещается тема свидетельств очевидцев, на которых оно основано. Уже в Прологе автор говорит о себе как об одном из очевидцев (1:14); таким образом, с самого начала читатели знают, что повествование строится на впечатлениях очевидцев, однако не знают, кто из учеников выступает в роли такого очевидца. Едва ли они ждут, что автор будет упоминать себя в ходе повествования в первом лице: стандартная историографическая практика предполагала, что в случае, когда автор принимает участие в описываемых событиях, он говорит о себе в третьем лице, как об одном из персонажей, переходя к первому лицу лишь в отступлениях, пояснениях и других не–повествовательных частях книги. Этому принципу следует и Четвертое Евангелие. Читатель, знакомящийся с ним впервые, едва ли обратит внимание на безымянного ученика в главе 1. Начиная с главы 13 и далее он, возможно, будет спрашивать себя, кто же такой этот «ученик, которого любил Иисус». В 15:27 узнает, что свидетели — это ученики, бывшие с Иисусом с самого начала, и предположит, что к этой категории принадлежит и автор. В 19:35 он отметит открытое заявление о свидетельстве очевидца, однако так и не поймет, кто же этот свидетель (хотя похоже, что ко времени написания книги он был еще жив), и свидетельствует ли он же о чем–либо еще. И наконец, четко выстроенное двухступенчатое заключение (20:30–31; 21:24–25) приведет его к открытию, что главный свидетель и автор книги — Любимый Ученик. В дальнейшем читатель при желании может еще раз перелистать книгу и отметить все детали повествования, указывающие на то, что Любимый Ученик может быть действительным свидетелем событий жизни Иисуса.

Евангелие тщательно готовит читателя к открытию, что его автор — Любимый Ученик, но столь же тщательно скрывает эту информацию до последних строк. Почему? По–видимому, Любимый Ученик был не так уж известен в качестве свидетеля. Он не был совсем неизвестен — иначе не разнеслись бы слухи, что он не умрет (21:23), однако не был и хорошо известен, особенно как персонаж евангельской истории. Он не был одним из Двенадцати: характерно, что их бережно сохраненный список мы встречаем у всех трех синоптиков — но не у Иоанна. Он не был одним из тех видных членов группы Двенадцати, что появляются под своими именами в повествованиях других евангелистов. Читатели/слушатели, скорее всего, ничего не слышали о нем как о персонаже евангельских преданий: о нем не упоминает Марк, знания которого Иоанн, возможно, ждет от своих читателей, скорее всего, не упоминали и другие известные им евангельские традиции. Таким образом, ему было не так–то легко заявить свое право на написание Евангелия с позиции очевидца — тем более, если (мы уже показали, что это очень вероятно) он сам и его читатели воспринимали Евангелие от Марка, по сути, как свидетельство Петра. Безымянное и ненавязчивое появление Любимого Ученика в главе 1 как бы говорит читателям: «Я знаю, что вы обо мне не слышали. В тех евангельских повествованиях, которые вам известны, меня нет; но на самом деле я был с Иисусом с самого начала, даже прежде Петра». Анонимность Любимого Ученика, появляющегося в повествовании под названием «ученика, которого любил Иисус» — такое же парадоксальное сочетание скромности и уверенности в себе. Он признает, что он — не из тех учеников, которых большинство читателей знает по именам; но в то же время эпитет, заменяющий имя, демонстрирует его особую близость к Иисусу. Он не перебарщивает: появляется лишь несколько раз, но в узловых точках повествованиях. Постепенно читатели начинают видеть в этом таинственном персонаже человека, не только близкого к Иисусу, но и особенно восприимчивого. У него есть возможность видеть физически то, чего не видят другие ученики; и в то же время у пустой гробницы и позже, при появлении Иисуса в главе 21, он понимает значение происходящего, как минимум, быстрее других. К тому времени, когда он наконец рекомендует себя главным свидетелем и автором, читатели уже знают о нем достаточно, чтобы ему доверять. И все же неожиданное и дерзкое притязание на превосходство своего свидетельства перед свидетельством Петра могло быть сделано лишь в самом конце Евангелия, после загадочного финального речения Иисуса, не понятого никем из учеников.

Аутентичное или псевдоэпиграфическое?