Иисус неизвестный

вы привели ко мне человека сего, как развращающего народ, и вот я… исследовал и не нашел Его виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете его.

И опять, в IV Евангелии (19, 7–8):

Иудеи же отвечали Пилату: мы имеем Закон, и по Закону нашему, Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим.

И, услышав это слово… Пилат устрашился.

Вспомнил, может быть, «сына богов», Тиберия.

И, опять войдя в преторию, сказал Иисусу: откуда Ты?

Но Иисус не ответил ему (Ио. 19, 9).

Весь — тишина, молчание, тайна, ужас. И Пилат, может быть, сам удивился — «устрашился» того, что сказал. Вспомнил, как на полях Меггидонских, у подножия горы Гаризима, плачут самарийские флейты-киноры о боге Кинире-Адонисе:

воззрят на Того, Кого пронзили, и будут рыдать о Нем, как рыдают о сыне единородном. (Зах. 10, 12.)

Вспомнил, может быть, как страшно отомстил Фиванскому царю, Пентею, неузнанный и поруганный им, в человеческом образе, бог Дионис, такой же, как этот, — жалкий узник.[901]

Но мелькнуло — пропало; было, как бы не было. И разгневался, должно быть, Пилат на себя, и на Него, за то, что почти было.

Мне ли не отвечаешь? Или не знаешь, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя?

Иисус молчал.

Ты не имел бы надо Мной никакой власти, если бы не было тебе дано свыше; потому более греха на том, кто предал Меня тебе, —

этот безмолвный ответ, может быть, прочел судия в глазах Подсудимого. Кто предал Его? Иуда, Ганан, Израиль? Нет, весь мир.

С этой минуты, Пилат искал отпустить (оправдать) Его. (Ио. 19, 10–12.)

Этого и прежде искал, но теперь — еще больше: смутно, может быть, хотя бы на одно мгновение, понял, что сам погибнет, если Его не спасет.

XVIII

Выйдя опять с Иисусом на Лифостратон, — в который раз? — увидел Пилат, что, только что пустынная, площадь наполняется народом, как водоем — вдруг пущенной водой. Снизу, с храмовой площади. —

всходила толпа, —

живо вспоминает, как бы глазами видит, Марк. Если бы римский наместник не был так слеп к «презренным» иудеям, то пристальней вглядевшись в толпу, увидел бы, что это не настоящий народ, а поддельный, ряженый, — Гананова «кукла»: частью сиганимы, «стражи-блюстители» храма, дети знатных левитских родов; частью же храмовая челядь, слуги и рабы первосвященников, — самая черная чернь, заранее наученная, что, когда и по какому знаку делать; готовая, в угоду господам своим, не только «Сына Давидова», но и самого отца послать на крест.

Первосвященники… возбудили чернь (научили,)… как погубить Иисуса. (Мт. 27, 20.)

XIX

К празднику же (Пасхи) наместник имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели. (Мт. 27, 15).[902]

Был у них тогда знаменитый узник, по прозвищу Варавва, —

так, у Матфея (27, 16), а у Марка (15, 7):

в узах был (некто) Варавва, совершивший вместе с другими бунтовщиками убийство в народном возмущении.

И, наконец, у Иоанна (18, 40), — «разбойник», , а в некоторых кодексах, «атаман разбойничьей шайки».[903]

В нашем каноническом чтении, — имя, а в древнейших и лучших кодексах Матфея и, может быть, Марка, — только прозвище: Bar Abba, что значит по-арамейски: «Сын Отца» — «Сын Божий», — одно из прозвищ Мессии; полное же имя: Иисус Варавва,[904] Так, в лучших кодексах Матфея, читал Ориген, и глазам своим не верил: «имя Иисуса, должно быть, еретиками прибавлено, потому что оно неприлично злодею».[905] Как будто все в этом деле — не самое «неприличное», что было когда-либо в мире. Нет, лучшая порука в исторической точности всего Матфеева свидетельства о суде Пилата — то, что это страшное и отвратительное созвучье имен, как бы дьявольская игра слов: «Иисус Варавва — Сын Отца», — здесь не умолчано.

Мы не можем не говорить того, что видели и слышали, —

скажут ученики Господни тем, «кто запретит им говорить об Иисусовом имени» (Д. А. 4, 18–20), поймут, потому что любят Его, что в Иисусовом имени — «все наоборот»: позор человеческий — слава Господня.[906]

Два «Мятежника», два «Освободителя», два «Христа»: Иисус и Варавва. Страшный тезка Сына Божия — сын дьявола. Выбор между ними сделает весь Израиль — все человечество, — мы знаем, какой.

XX

Этим-то созвучием имен: «Иисус Назорей — Иисус Варавва», и наведен был, вероятно, Пилат на простейшую и, как ему казалось, счастливейшую мысль: хитрого Ганана перехитрить, поймать в ловушку и спасти Невинного Помня, как встречен был «царь Иудейский», пять дней назад, в торжественном шествии в Иерусалим, мог ли сомневаться Пилат в выборе народа между «двумя Иисусами»?

Итак… сказал им: кого же хотите, чтобы я отпустил вам: Иисуса Варавву или Иисуса, которого вы называете Мессией-Царем? (Мт. 27, 17.)

Тогда закричали все. не Его, но Варавву! (Ио. 18, 40).

Вряд ли понял Пилат сразу, что сделал; но вдумался — понял: «перехитрил Ганана, поймал в ловушку, спас Невинного!» — внутренне скрежетал на себя зубами. Хуже всего было то, что поставить рядом с осужденным на смерть злодеем Невинного — косвенно признать и Его достойным казни.

XXI

Крик в толпе усиливался; надо было что-нибудь решить.