Иисус. Все мировые исследования

Кроссан отмечает еще два пункта расхождений, однако говорит о них вскользь, без развития темы как таковой, упоминая лишь точку зрения Иисуса. Во-первых, Иоанн крестил – но Иисус не крестил, а исцелял. Этот контраст ведет Кроссана к пространным рассуждениям об Иисусе и магии[2035]. Во-вторых, Иоанн по большей части действовал в одном месте – а Иисус странствовал, являя собой истинный символ эгалитаризма без посредников[2036]. Хотя Кроссан и склонен обращать внимание в первую очередь на несходства и противоречия, отмечает он и по меньшей мере два аспекта, в которых Иоанн схож с поздним Иисусом или, возможно, даже на него повлиял. Во-первых, рассуждая о комплексе «Виноградарей» (Мк 12:1–9, 12; Ев. Фом 65), Кроссан размышляет о том, мог ли Иисус в данном случае «метафорически описывать собственную смерть». В конце Кроссан отвергает такую интерпретацию, однако допускает, что «после казни Иоанна и учитывая, чем занимался он сам, такое пророчество [т. е. о грядущей смерти, иносказательно представленное в притче] не требовало бы никакого озарения свыше. В самом деле, Иисус был весьма наивен, если такая мысль никогда не приходила ему в голову»[2037]. Во-вторых, и Иоанн, и Иисус противостояли Храму, хотя и по-разному. Иоанн, совершая свои крещения, «предлагал альтернативу Храму», а Иисус, олицетворяя своими странствиями «вызов во имя равноправия», «еще радикальнее ставил под вопрос локализованную однозначность Иерусалимского Храма»[2038].

Для Кроссана Иоанн становится прежде всего «фоном»[2039], оттеняющим этическую эсхатологию и открытые трапезы Иисуса своей апокалиптической эсхатологией и аскетизмом. Поэтому в поисках других пересечений и противоречий, упомянутых выше, нам приходится тщательно прочесывать труды Кроссана. Эллисон, однако, отмечает, что «в стремлении подчеркнуть несомненные и важные различия мы рискуем не заметить и важных пунктов сходства, иначе говоря, есть опасность недооценить, сколь многим обязан Иисус своему предшественнику»[2040]. Этому вопросу Эллисон посвящает свою более позднюю статью «Иоанн и Иисус: преемственность»[2041].

В первой части своей статьи Эллисон работает с пятью различиями между Иоанном и Иисусом, – эти различия предложили Герд Тайсен и Аннетт Мерц[2042]. Вот они: во-первых, Иоанн проповедовал суд, а Иисус, пусть и поступал так же, но все же больше внимания уделял спасению[2043]. Во-вторых, в своей «мессианской проповеди» Иоанн возвещал о «том, кто сильнее меня», а Иисус – о грядущем Сыне Человеческом[2044]. В-третьих, если говорить о «футуристической эсхатологии», то у Иоанна она была полностью отнесена в будущее, а Иисус, даже «разделяя эту эсхатологию будущего», говорил и об «эсхатологии настоящего»[2045]. В-четвертых, крещение Иоанна было «эсхатологическим таинством», связанным с покаянием, но Иисус не крестил и «отделяет представление о покаянии от крещения»[2046]. В-пятых, Иоанн был аскетом и жил в пустыне, а Иисус аскетом не был, ибо о нем говорили «вот человек, который любит есть и пить вино», и жил он в Галилее, среди людей[2047]. Говоря о первых четырех противопоставлениях, Эллисон неоднократно спрашивает, хватает ли нам сведений об Иоанне, чтобы хоть что-то уверенно утверждать, и заключает:

Необходимо подчеркнуть: я не утверждаю, будто все антитезы Тайсена ложны… Я не говорю, что он заблуждается – скорее следует сказать, что он не во всем прав, и причина его ошибок типична. В теориях о Крестителе и Иисусе снова и снова проявляется чрезмерность наших умозаключений: они неубедительны не потому, что противоречат свидетельствам, а потому, что выходят далеко за их пределы[2048].

Что же касается пятого противопоставления, связанного с аскетизмом, то, как отмечает Эллисон, в случае Иоанна это единственный аспект, о котором мы реально знаем. Но все же – и Эллисон уже об этом писал (см. выше), – последствия неимоверного контраста с «неаскетичным» Иисусом сильно преувеличены[2049].