Июль 41 года

— Judе?[9] — спросил он, глядя Литваку в глаза, не сомневаясь, что тот поймёт.

Литвак молчал.

— Judе! — поощрял его немец, ожидающе улыбаясь и гримасничая. Литвак молчал, только сильней бледнел с каждой минутой. Гончаров, стоявший через человека, шагнул вперёд. Загораживая Литвака плечом, говорил:

— Это — боец мой. Солдат, понимаешь? Я — его командир. Я!

И, указывая себе в грудь, кивал немцу дружески, старался расположить его улыбкой.

— О-о, Катгad! — сказал немец одобрительно, покачивая головой и тоже улыбаясь. — Jа, jа! И вдруг, отскочив, сделал выпад, ткнул Гончарова дулом автомата, как штыком, в грудь.

— Zuruck![10] — лязгнул он, весь оскаливаясь и дрожа. — Zuruck!

Тем временем молодой немец, взяв Литвака двумя пальцами за гимнастёрку на локте, перевёл его через траншею. Там уже стояло несколько человек отобранных. Среди них был рослый плечистый командир с двумя шпалами и неспоротой звездой на рукаве гимнастёрки. Всего только узкая траншея отделила их от остальных, но все понимали, что это черта между жизнью и смертью. Пленных погнали дальше большой толпой, а отобранные остались стоять на опушке леса у края вырытой траншеи. И Гончаров видел, какими глазами посмотрел ему вслед Борька Литвак.

ГЛАВА XVIII