Июнь

Это разумно — отлежаться. А то встанет — и упадет. Ничего, оклемается. Воля у него есть, прикажет себе — и выполнит. Все будет как надо. А идти на заставу разве разумно? Но и не пойти он не может. Он должен попрощаться с павшими. Ну и боеприпасы пополнить — они пригодятся живым. Простите, лейтенант Михайлов, политрук Завьялов и остальные товарищи. Мы не повинны, что убереглись, — повезло. А что с вами? Я не верю, что все убиты, должен же кто-то уцелеть. Карпухин задремал, скрючившись. И Бурову бы вздремнуть, но не до сна. На востоке — канонада, разрывы — как удары грома. Из воронки не видно ни далеких разрывов, ни пожаров, и могло показаться: летняя гроза. Гроза — верно, да не та. Военная. Ею пахло, пожалуй, с апреля. Как ни упирались, мы неуклонно двигались к вой не: не от нас зависело — от них. За Бугом, как за богом? Да разве речка остановит силищу, какую германцы пустили против нас? И напрасно я вам поверил, товарищ капитан из округа… фамилия забылась. А по правде сказать, скорее делал вид, что поверил. Я ж не слепой: в Забужье были враги, притворявшиеся друзьями.

Сперва — что ж, сперва улыбочки нам слали, ручками помахивали, а после бесштанные зады выставляли: нате, любуйтесь, зеленоголовые. Любовались, хотя подмывало влепить пулю в один из таких задов. Сперва кричали «Рус, ходи в гости!», потом же стали увеличивать численность своей пограничной стражи, берег патрулировали с овчарками, как будто мы и впрямь собирались пожаловать к ним. А вот они пожаловали из-за кордона — немецкие шпионы и диверсанты, националистические банды, подключались к нашей связи, резали провода, разведывали систему охраны границы, пытались захватить дозор замполитрука Кульбицкого. А сколько раз из прибрежных кустов обстреливали наши наряды! А сколько раз их самолеты вторгались в наше воздушное пространство, подвывая в облаках то здесь, то там, словно заблудились, а черта с два заблудились: высматривали, вынюхивали, как у нас и что!

В начале июня, взбивая проселочную пыль, поползли из приграничных городишек поближе к Бугу танковые колонны, зашагала пехота, за тягачами потащились орудия. Пыльная пелена не оседала в Забужье: войска и техника растворялись в Хрубешувской пуще, а на смену им — новые и новые колонны.

Посапывал Карпухин, поеживался во сне. Воздух был сырой, свежий, взбадривающий. Полежать, отойти. И не думать о товарищах, что все они пали. Думать о них, как о живущих. Ведь накануне войны все были живы-здоровы.

Мы стерегли границу, следили за фашистами, получали подкрепление, учились окапываться, вести штыковой бой, стрелять. Вот освоили только что принятые на вооружение автоматы, вообще из легкого оружия стреляли классно, мое отделение было лучшее на заставе, лейтенант Михайлов — лучший огневик отряда. Но что легкое стрелковое оружие против орудий, танков и самолетов? Погодите, полевые войска на подходе, наши танки, пушки и самолеты скажут свое слово, против их силищи встанет наша силища, погодите.

Мы укрепляли участок: рыли траншеи и окопы, оборудовали блокгаузы — круговая оборона. Лейтенант Михайлов затеял вторую линию, комендант и начальник отряда одобрили, окружной же капитан — фамилия улетучилась из памяти — не одобрил: «Паникерством отдает». Внешностью он не понравился, этот окружной представитель: сутулый, с залысинами, в перхоти, глядел не прямо, косил — на пограничников, на свою петлицу со шпалой, на портреты вождей, и даже когда в беседе с личным составом улыбнулся: «Вы за Бугом, как за богом», — глаза его оставались холодноватыми. А вот говорил он то, чего Буров жаждал, успокоительное говорил: «Вы за Бутом…»

Слушая капитана, Карпухин и другие молодые бойцы кивают, соглашаясь, а Кульбицкий досадливо ерошит чуб, бурчит: «Черного кобеля не отмоешь добела», — Шмагин и Лазебников переглядываются, Лобанов и Дударев усмехаются, начальник заставы не хмыкает — молча хмурится.

Буров знает: Михайлов убежден, что немцы затронут нас, хотя он тоже предупреждает, чтоб пограничники не давали повода для провокаций, выдержка и еще раз выдержка. Да что толковать — еще в феврале окружная партконференция записала в своем решении: повышать бдительность, потому что возможно военное нападение. А бодрый капитан гнул свое…

Дежуря по заставе, Буров услыхал из коридора, как в канцелярии лейтенант Михайлов и майор — командир стрелкового батальона, располагавшегося в районе недостроенных дотов, — обменивались мнениями, нападут немцы» или не рискнут. «Рискнут, — сказал Михайлов. — Ударный кулак сколачивают для чего?» «Вероятно, — согласился комбат. — Уж больно они оголтелые, блицкриги на Западе лишили их рассудка». — «Нужно быть начеку, товарищ майор». — «Что-нибудь новенькое?» — «Все старенькое, и свидетельствует оно об одном: фашисты подготавливают нападение». «Оголтелые, — повторил комбат. — Хорошо, что Москва это видит. Между нами: техника и живая сила подтягиваются сюда из Сибири, с Дальнего Востока». — «Нам бы времени побольше, оно работает на нас…» Комбат и Михайлов съездили на наблюдательный пост, вернулись озабоченные, неразговорчивые.