Июнь-декабрь сорок первого

В газете по-прежнему туговато со стихами. И нетрудно представить, как мы обрадовались, когда Симонов выложил сразу три стихотворения. Напечатали мы их под общим заголовком "Возвращение". Первое стихотворение "Товарищ" - хорошо известно. Симонов его сам любил и включал во все свои поэтические сборники и собрание сочинений. Сюжет был навеян трагическим событием, с которым столкнулся Симонов в августе, когда вместе с членом Военного совета 51-й армии корпусным комиссаром А. С. Николаевым оказался на Арабатской стрелке. Напомню, что ночью туда внезапно высадились немцы и уничтожили нашу стрелковую роту, оборонявшую эту узенькую полоску советской земли. Не у кого было даже спросить, как здесь все происходило. Всматриваясь в поле недавнего боя, показывая на павших, Николаев сказал:

- Эти лежат лицом вперед, на Запад. Приняли смерть в бою, сражались до конца...

Его слова глубоко запали в душу поэта и вот вылились в стихи:

На пятый день под яростным огнем
Упал товарищ к Западу лицом.

Прочитав эти стихи, я спросил Симонова:

- Это оттуда, с Арабатской стрелки?

- И оттуда, и отсюда, - ответил он. - Везде, в каждом бою так...

Второе стихотворение - "Дорога" - является как бы второй частью его знаменитого "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины...", но только

Дорога стала не такой,
Какой видал ее в июле,
Как будто сильною рукой
Мы вспять ее перевернули.

Эти стихи навеяны наступлением на Михайлов - Богородицк армии генерала Голикова. В них есть и тот самый эпизод с двумя факельщиками, поджигавшими деревню и расстрелянными по приказу командарма. Его, как, наверное, помнит читатель, я вычеркнул из очерка Симонова. А вот в стихах ему нашлось место. Стихи - не "документ"!

Третье стихотворение, тоже хорошо известное, - "Майор привез мальчишку на лафете...". В "Красной звезде" оно имело заголовок "Воспоминание" и начиналось строфой, которой в книгах нет:

Сейчас, когда по выжженным селеньям
Опять на Запад армия пошла,
Я вижу вновь июньские сраженья,
Еще не отомщенные дела.
Снял Симонов и последние два четверостишия:
За тридевять земель, в горах Урала,
Твой мальчик спит. Испытанный судьбой,
Я верил - мы во что бы то ни стало
В конце концов увидимся с тобой.
Но если нет - когда придется свято
Ему, как мне, идти в такие дни,
Вслед за отцом, по праву, как солдату,
Прощаясь с ним, меня ты помяни.

* * *

Много лет спустя я спросил Симонова, почему он отказался от этих строк. Ответ последовал такой:

- Понимаешь, в художественном отношении они не того...

Я пожал плечами:

- На войне они были вполне... того!..

- Спорное суждение, - возразил Симонов. Но спорить ему явно не хотелось, и он добавил, улыбнувшись: - Словом, это право автора...

* * *

Очередная статья Ильи Эренбурга выдержана, я бы сказал, в едко-саркастическом тоне:

"Мы не зря пережили тяжкую осень. Мы не зря узнали горечь отступления. Мы закалились. Мы научились бить немцев... Не все им кататься в танках, не все пировать... Завоеватели Парижа удирают из Ливен. "Герои" Фермопил теряют штаны в Алексине. Затаив дыхание, весь мир смотрит, как "непобедимая" германская армия откатывается от Москвы... У немцев не только танки, у них есть пятки, и эти пятки красиво сверкают...

Они пишут: "Русские просто заняли пункты, очищенные нами по соображениям высшей стратегии". Нет, мы не "просто" заняли Ростов и Тихвин. Пришлось предварительно перебить десятки тысяч немцев. Да и немцы не "просто" очищали наши города. Они пробовали удержаться. Их выгнали из Клина. Их выбили из Калинина. "Высшая стратегия"? Объяснение для... остолопов. Когда выполняют стратегические операции, не бросают орудий, орудия не окурки, не теряют танков, танки не булавки... Гитлер может выдать фельдмаршалу Рунштедту орден за очищение Ростова. Он может подарить золотую шпагу фельдмаршалу Леебу за бегство из Тихвина. Он может осыпать бриллиантами мундир фельдмаршала фон Бока за Клин, за Калинин, за Сталиногорск. Он может сказать, что климат Ростова вредоносен для немцев, что гитлеровцы, поглядев в бинокль на Москву, нашли ее малопривлекательной, он может сказать, что зимний ветер дует в спину, это приятней, чем когда дует в лицо. Битый еще может хорохориться..."

У нас в редакции говорили: надо быть Эренбургом, чтобы так разделать главарей третьего рейха, пытающихся скрыть от своих же соотечественников и всего мира масштаб декабрьского поражения!