Нет, память не изменила тов. Новику: все так и было. Умолчал автор письма лишь об одном смешном эпизоде - о том, как корреспондент "Красной звезды" пытался усилить огонь пушек, перешедших на картечь, пальбой из пистолета.
После того как была отбита атака немецких автоматчиков, на батарею обрушилась вражеская артиллерия. Пришлось менять огневую позицию. А Богданову командир сказал при этом:
- Мы, товарищ корреспондент, и без вашего пистолета справимся. Берите-ка моего коня, поезжайте в свою редакцию и напишите о наших ребятах...
С Богдановым послали ординарца, который должен был привести обратно командирского коня. Однако не привел и сам не возвратился, потому что батарея Новика попала в окружение.
Долго, мучительно долго, неся потери, пробивалась она к своим. А очерк Богданова о подвигах батарейцев, напечатанный в "Красной звезде", командир прочитал только после войны, вернувшись на родной завод.
Не дай он вовремя своего коня писателю, кто знает, мог бы, вероятно, и Николай Богданов оказаться в списке тех корреспондентов, что в редакцию не вернулись.
Или вот еще один случай. Когда достигли своей критической точки бои за Новгород, я связался с подполковником Викентием Дерманом и попросил, чтобы репортажи об этих боях поступали в редакцию ежедневно. Дерман объяснил, что в войсках, обороняющих Новгород, все время находился Богданов, а сейчас он вернулся оттуда. Я попросил передать трубку Богданову. Мой тогдашний диалог с ним забыт мною начисто. А Богданов помнит. Я будто бы приказал ему снова ехать в Новгород и возложил на него персональную ответственность за освещение в газете усилий наших войск на этом очень важном участке фронта.
- Сколько там быть? - спросил он.
- До последнего солдата.
- Там, наверное, и солдат уже нет.
- Тогда - до последнего генерала...
Богданов возвратился в Новгород 19 августа, где и впрямь не видно было наших солдат. Вдруг появляется "виллис", а в нем генерал с адъютантом. Генерал спросил Богданова:
- Где твое войско, комиссар?
- У меня нет войска. Я корреспондент "Красной звезды", - ответил Богданов.
- Тогда садись ко мне в машину и поедем в Валдай. Без войска здесь делать нечего.
Вот и уехал писатель с "последним генералом"...
В те дни создавалась газета Военно-Воздушных Сил "Сталинский сокол". Богданов и в финскую войну, и в эту много писал о людях нашей авиации, подружился с многими из них. Редактор новой газеты, не без помощи ГлавПУРа, упросил меня отдать ему Богданова. "Торг" был долгим, однако в конце концов я вынужден был уступить.
Исчезли из сообщений Информбюро полоцкое, псковское, новоград-волынское и бобруйское направления. Эти города уже захвачены немцами. Продолжают пока фигурировать смоленское, житомирское, невельское направления, но я-то знаю, что наши войска обороняются уже восточнее этих городов. И Смоленск, и Житомир, и Невель тоже заняты фашистами. Враг все ближе к Москве, Ленинграду, Киеву...
Газете надо откликнуться на это, хотя бы передовицами. Забить в набат. Еще раз напомнить ленинские слова о презрении к смерти.
Одна из передовиц так и называлась: "Презрение к смерти рождает героев и обеспечивает победу". Автор ее извлек из глубин отечественной истории впечатляющие примеры, поразительно злободневные:
"Стефан Баторий, осаждавший в 1581 году Псков, с отчаянием говорил, что "русские в защите своих городов не думают о жизни, хладнокровно становятся на место убитых или взорванных действием подкопа, заграждая проломы грудью, день и ночь сражаясь, умирают от голода, но не сдаются".
Напомнила эта передовая и о доблести русских солдат на Бородинском поле, на бастионах Севастопольской обороны, в борьбе с иностранными интервентами, пытавшимися задушить молодую Советскую республику. Нашлось что сказать и о первых героях Отечественной войны. Обнадеживающе прозвучали однажды уже сбывшиеся слова Владимира Ильича: "Мы гораздо сильнее врага. Бейтесь до последней капли крови, товарищи, деритесь за каждую пядь земли, будьте стойки до конца... Победа будет за нами!"
* * *
Принес стихи Михаил Голодный. Уселся на диван и молча ждал, пока я прочту их. Человеком он был веселым, но сегодня как-то притих. Его выразительные карие глаза отражали общую тревогу. Тревогой были проникнуты и его стихи, вполне созвучные передовой статье: