Июнь-декабрь сорок первого

Только после войны разгадал я окончательно, почему Андрей Иванович все время величал Гудериана подлецом. Помогла мне в этом запись переговоров Еременко с Верховным главнокомандующим, состоявшихся 24 августа 1941 года. Вот краткая выдержка из этого документа:

"У аппарата Сталин. Здравствуйте! У меня к вам несколько вопросов... Если вы обещаете разбить подлеца Гудериана, то мы можем послать еще несколько полков авиации и несколько батарей РС. Ваш ответ?

Еременко. Я очень благодарен вам, товарищ Сталин, за то, что вы укрепляете меня танками и самолетами. Прошу только ускорить их отправку. Они нам очень и очень нужны. А насчет этого подлеца Гудериана, безусловно, постараемся задачу, поставленную вами, выполнить, то есть разбить его".

* * *

После беседы за чашкой чая командующий фронтом повел нас к молодым бойцам, отправлявшимся на передовую. "С детства я был пастухом..." - так начал он свой разговор с ними. Вслед за тем рассказал, что ему довелось воевать с немцами в первую мировую войну, в годы интервенции, совсем недавно под Смоленском, а теперь вот и под Брянском. Говорил Еременко очень душевно. Между ним и бойцами сразу установился незримый контакт. Попросил и нас выступить. Речь Эренбурга произвела на слушателей не менее сильное впечатление, чем речь боевого генерала. Илья Григорьевич говорил короткими, отточенными фразами, без лишней патетики.

Появился член Военного совета фронта дивизионный комиссар Василий Макаров, приземистый, не по годам раздавшийся в ширину, мой старый, добрый товарищ. Он увел нас в полк, отбивший у противника несколько деревень. Штаб полка размещался в березовой роще. На траве, застланной плащ-палаткой, лежали "трофеи" - куча самых разнообразных вещей, извлеченных из немецких блиндажей и землянок. Чего там только не было! Старинная табакерка с французской гравированной надписью, серебряный подстаканник, дамское белье, дамские чулки, детские костюмчики... Вперемежку с вещами - бумаги.

Эренбург заинтересовался бумагами. Читает и переводит вслух:

- Кому-то из гитлеровцев адресованы шестьдесят два письма от его адвоката: он, будучи на фронте, разводится с супругой... А вот другой сутяга: судится со своей квартирной хозяйкой, с портным, с какой-то старухой, которая назвала его "селезнем"... У третьего изъяты письма брошенных любовниц и адреса публичных домов во Франции... Есть солидный набор порнографических открыток...

Слушая комментарии Эренбурга, красноармеец, охранявший все это "добро", восклицает:

- Откуда такие люди?

После Эренбург напишет: "Да, правы красноармейцы - стыдно за землю, по которой шли эти люди. Как низко они жили!"

Борис Галин попрощался с нами и отправился в боевые части, а нас повели к пленным, столпившимся возле домика лесника. Эренбург впервые за войну добрался до живых "фрицев". Один из них с ефрейторскими лычками спрашивает:

- Что с нами будет? Нам говорили, что советы расстреливают пленных...

- Мы не гитлеровцы, не фашисты, - отвечает ему Эренбург. Красноармейцы каким-то особым солдатским кодом тоже изъясняются с пленными. Настроение у наших людей благодушное, они угощают гитлеровцев папиросами. Один из пленных с заискивающей улыбочкой бубнит: "Гитлер капут".

- Зарабатывает табачок, - поясняет Илья Григорьевич.

Какой-то унтер с расстегнутым воротником, обращаясь к красноармейцу за папироской, назвал его "комиссаром", а получив ее, отвернулся и сказал презрительно: "Русская свинья". Эренбург не замедлил перевести его реплику во всеуслышанье. Что произошло после этого, догадаться нетрудно: благодушие как волной смыло.

Воспользовавшись тем, что Илья Григорьевич увлекся беседой с пленными, я вместе с Макаровым уехал в только что отбитое у немцев село. Кое-где нам пришлось пробираться ползком под фланкирующим огнем противника.

Не успели мы оглядеться в этом селе, как были настигнуты Эренбургом в сопровождении капитана из штаба полка. Ему, как и нам, пришлось преодолевать опасную зону по-пластунски - на локтях и коленях налипли шмотья глины. Он был страшно рассержен, что мы покинули его. Бросил нам упрек:

- Я не меньше вашего повидал...

В общем, не я, а он, невзирая на "табель о рангах", устроил нам, двум дивизионным комиссарам, разнос.

* * *

На следующее утро мне хотелось съездить к Трубчевску, но Эренбург потащил в 50-ю армию, которой командовал генерал М. П. Петров. Они дружили еще с Испании.

Увидев Илью Григорьевича, командарм буквально кинулся к нему, заключил в объятия. Эренбург, по натуре своей довольно суховатый, не любивший внешнего проявления эмоций, на этот раз просиял улыбкой и тоже обнял генерала. Так они долго стояли в безмолвии.

Потом Петров стал рассказывать о боевых делах 50-й армии. Трудно здесь пришлось. Но выдержали натиск врага, остановили его, а теперь сами перешли в наступление, перерезали железную дорогу Брянск - Рославль.

Объясняя нам все это, Петров водил карандашом по карте, разложенной на столе. На несколько секунд карандаш задержался возле пометки: "47 тк".

- Чувствуете, кто тут? - спросил генерал.

- Кто? - простодушно спросил Эренбург.