Июньской ночью

Рэй Брэдбери Июньской ночью

Ray Bradbury At Midnight, in the Month of June

© Перевод:

Он ждал долго. Долго прождал он в ночи, пока темень потеплее прижималась к земле, а звёзды медленно двигались по небосклону. Он сидел в кромешной тьме, его руки покоились на подлокотниках кресла. Он услышал, как городские часы пробили девять, десять, одиннадцать и, наконец, двенадцать раз. Сквознячок из распахнутого заднего окна продувал тёмный дом незримым потоком и облизывал его, сидевшего, как мрачный немой утёс, уставившись на входную дверь… не проронив ни слова.

Июньской ночью…

Прохладный полночный стих Эдгара Аллана По мелькнул в его памяти, как тенистый ручеёк.

Дева спит!
Да будет сон её
И долог, и глубок!

Он прошёл по чёрным бесформенным коридорам дома, вылез из заднего окна, ощущая, как весь город погружается в постель, в сон, в ночь.

Он увидел сверкающую змею садового шланга, упруго извивавшуюся в траве. Включил воду. Стоя в одиночестве, поливая клумбу, он представил себя дирижёром оркестра, который слушают одни лишь бродячие собаки, семенящие в никуда со странной белозубой ухмылкой. Очень осторожно он погружал обе ступни и весь свой долговязый вес в грязь под окном, оставляя глубокие, хорошенько впечатанные следы. Он снова вошёл в дом и прошагал, оставляя грязь, по совершенно невидимому коридору; зрение ему заменяли руки.

Сквозь окно на перилах переднего крыльца виднелись смутные очертания стакана с лимонадом, оставленного там ею. Его слегка передёрнуло.

Вот он почуял, как она возвращается домой. Он чуял, как далеко в летней ночи она шагает по городу. Смежил веки и протянул руку, чтобы найти её, и почувствовал её движение в темноте. Он точно знал, где она соступила с бордюра, перешла улицу и снова взошла на бордюр и зацокала — цок-цок — под сенью июньских вязов и последних гроздей сирени в компании приятеля. Прогуливаясь по пустоте ночи, он перевоплотился в неё. Почувствовал в своих руках сумочку, ощутил, как его шею щекочут длинные волосы, а губы становятся маслянистыми от помады. Сидя, не шелохнувшись, он шагал, шагал и шагал к себе домой в этот поздний час.

— Доброй ночи!

Он слышал и не слышал голоса, а она всё приближалась. Вот она всего в одной миле, вот — в тысяче ярдов, а вот, словно изящная белая лампа на невидимом шнуре, она погружается в овраг, наполненный стрёкотом сверчков, лягушачьими концертами и журчанием воды. И ему было ведомо строение деревянных ступенек в овраге, как если бы мальчишкой он летел по ним стремглав вниз, ощущая частицы пыли, песка и остатки дневной жары…

Он вытянул руки, растопырив пальцы. Большой палец одной руки коснулся большого пальца другой, затем сомкнулись и остальные пальцы, так что его руки описали дугу, объяв пустоту перед собой. Затем, разинув рот и закрыв глаза, очень медленно, он стал всё крепче и крепче сжимать пальцы. Разжал пальцы и водрузил дрожащие руки на подлокотники кресла. Не размежая век.

Как-то ночью, давным-давно, он вскарабкался по пожарной лестнице на башню при здании суда и взглянул на залитый лунным серебром летний город. И увидел тёмные дома, а в них только люди и сон — два начала, соединённые в постели, выдыхающие усталость и страх. Тихий вдох, потом выдох. И так пока не произойдёт очищение, пока тяготы, злость и страхи предыдущего дня не будут изгнаны задолго до утра, раз и навсегда.

Он был зачарован этим часом и городом и ощутил себя всемогущим, словно маг с марионетками, играющий на сцене судьбами, дёргая за тонкие нити-паутинки. С верхушки башни ему на пять миль вокруг был слышен малейший шорох листьев в лунном свете, последний отсвет, словно мерцание огонька в глазке праздничной тыквы. Город не мог укрыться от его взора, не мог ни вздрогнуть, ни шевельнуться без его ведома.

Так было и этой ночью. Он воображал себя башней с часами, что мерно отбивают и возвещают час бронзовым басом и смотрят свысока на город, где среди ночи по меловым тротуарам идёт домой женщина, пересекает твердокаменные, одетые в асфальт проспекты, плывёт среди свежестриженых лужаек и бежит сломя голову вниз по ступенькам, через овраг и вверх, вверх по склону холма! Ужас и самоуверенность попеременно, словно внезапные порывы ветра, налетают и охватывают её, то подгоняя, то заставляя сбавить шаг.

Емго слышались шаги ещё до того, как он услышал их наяву. Он различил её прерывистое дыхание ещё до того, как она выдохлась. Его взгляд остановился на стакане с лимонадом, забытом на перилах. Затем снаружи явственно послышалось, как она бежит, тяжко дыша. Он выпрямился в своём кресле. С улицы, с тротуара доносился топот панического бегства, бормотание, шум неловкого спотыкания на ступеньках веранды, лязг ключа в замочной скважине. Голос, умоляющий кричащим шёпотом:

— Боже! Боже!

Шёпот! Шёпот! Женщина с грохотом захлопывает дверь, запирает на засов, разговаривая сама с собой, шёпотом в тёмной комнате. Он скорее почуял, чем увидел, как её рука потянулась к выключателю.