Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

Ганна Фридман теребила фартук и хмурила брови. Претендовавшие на освобождение от работ семьи не могли не приветствовать это решение правительства, но у соседей Ганны тоже есть дочери. Что будет с подругами Эдиты и Леи? С Марги Беккер, с Ж'eной Габер, с рыжеватой блондинкой Анной Гершкович – хрупкой девочкой, не созданной для фабрики или фермы? А с добродушной, пухлощекой Анн'y Московиц, которая всегда находила предлог заглянуть к Фридманам в хлебопечные дни? Анн'y любила хлеб госпожи Фридман. Получит ли освобождение Ирена Фейн – ведь ее заработок в фотолавке так помогает семье? Почему все не могут просто остаться, где они есть, и работать на правительство дома? Пока дочери убирали со стола после ужина, Ганна не находила себе места. В следующий раз она непременно сделает чуть больше теста, чтобы испечь лишнюю халу для Анн'y.

Со своего места у печи в «чистой комнате» Эммануил видел озабоченное лицо жены. Их дочь вполне «созрела для работ», тут и говорить не о чем.

– У Леи уже готовы документы для Венгрии, – напомнила Ганна супругу. – Пусть девочки будут там, где хоть немного поспокойнее. Когда Лея устроится, Эдита тоже сможет тайком перебраться к ней. Лучше уехать вовсе, чем на работы.

Эммануил не одобрял, когда кто-то увиливает от правительственных предписаний.

– Это закон, – ответил он жене.

– Это плохой закон.

– Но все равно – закон. – Когда закон нарушают еврей и нееврей – это две разные вещи. Эммануил опасался последствий.

Спор в доме Фридманов в миниатюре отражал дилемму, с которой столкнулись евреи по всей Словакии.

Снег перестал быть девственно-белой пеленой и превратился в серую грязь. Ветви сосен гнулись под тяжестью покрывшего их льда и ломались на безжалостном ветру. В ландшафте теперь доминировали заструги. По мерзлой земле бегали снежные змейки. По ночному небу проплывали огромные грозовые тучи и, минуя венгерскую границу, направлялись в сторону Восточного фронта.

Ни в одной еврейской семье в ту неделю не спали как следует.

В Прешове Адольфа Амстера заверили, что, поскольку у него важный бизнес, его семья непременно получит освобождение и младшая дочь Магда будет в безопасности. Гартманы, владельцы крупной молочной фермы, тоже ожидали поблажек. Послушать людей – казалось, что освобождения получат все: хозяева фабрик, искусные лавочники, фермеры. Любой семье, у которой есть свой преуспевающий и жизненно важный для словацкого правительства бизнес, разрешат оставить дочерей дома.

Документы на освобождение от работ состояли из множества листов, и наверняка секретарши в братиславском министерстве усердно их все перепечатывали. Но весь процесс был отнюдь не простым, а правительственная бюрократическая машина, которая и раньше эффективностью не отличалась, сейчас стала еще неповоротливее. В марте новость о принудительной отправке на работы дошла до Рима, и папа отправил еще одного своего представителя заступиться за евреев. Дабы противостоять давлению Ватикана, Эйхман послал в Братиславу свою правую руку, «специалиста и советника по делам евреев», в меру упитанного офицера СС Дитера Вислицены, чьей задачей было проследить, чтобы первый «официальный» еврейский транспорт отправился без задержек. Вислицены обсудил с Конкой сложные практические вопросы депортации первой тысячи девушек, и Конка заверил, что его «грандиозный» план по вывозу пяти тысяч евреек в пятидневный срок вполне осуществим.

Еврейские родители пребывали в неведении о том, какой политический хаос создают освобождения, и полагались на правительство в надежде, что они успеют получить обещанные документы прежде, чем их дочерям прикажут явиться для отправки на работы. Ганна Фридман каждый день с нетерпением ждала почту и вела себя беспокойно: ни с того ни с сего то вдруг обнимет дочерей, то погладит Лею по голове, то потреплет по щечке Эдиту. Занимаясь домашними хлопотами, она пела вместе с девочками.

Хаим Гросс посадил своих подчиненных дежурить у телефонов в ожидании звонка из Министерства внутренних дел. Приближалась свадьба Деборы. Ее-то уж наверняка освободят от работ: ведь у нее к тому же ювенильный ревматоидный артрит. Но как быть со второй внучкой, с Аделой?

Мэр Гуменне заверял своих самых важных евреев, что все обойдется, но без официальных документов его заверения ничего не стоили. Эммануил Фридман уже много лет знал чиновников из местной администрации, но в случае с этими освобождениями они и сами испытывали растерянность не меньшую, чем он. Никто не знал, когда должны прислать документы. Единственным, что знали все наверняка, было строгое, регулярно оглашаемое по всему городу предупреждение: «Если девушка, чье имя есть в списке, не явится на регистрацию, она будет арестована».

Значит, есть какой-то список?

Да, такой список действительно был.