Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

Шеф Департамента по делам евреев Гейза Конка выступал с идеей, что приказы о депортации должны быть доведены до каждого особо, причем в самый последний момент, чтобы никто не имел возможности сбежать или укрыться. Но, как мы знаем, перед первыми транспортами объявления вывешивались за две недели до отправки: Конка, скорее всего, отказался от своего замысла ввиду невыполнения запланированных квот. Однако при его преемнике депортацию порой успевали провернуть за несколько часов. Семьи в деревушках, где и двадцати жителей не набиралось, слыхом не слыхивали о происходящем в городах. Новость о том, что молодых женщин забирают на работы, еще не успела дойти до самых отдаленных уголков. Про то, что можно подать прошение об освобождении от работ, они, соответственно, тоже не знали – правда, едва ли у кого-нибудь из деревенских был важный бизнес или хватило бы средств заплатить за льготу.

Несмотря на заверения мэра Гуменне, что условия освобождения для дочерей Фридманов и других привилегированных местных семей вот-вот будут сформулированы, никаких документов пока так и не пришло. Законопослушным гражданам нелегко решиться на нарушение закона, поэтому большинство семей подчинились приказу и утром 20 марта отвели своих дочерей в пункты регистрации. Среди подчинившихся были и Фридманы. Им разрешалось взять с собой до сорока килограммов багажа, но у них столько и не было. Эдита вспоминает, что они с сестрой уложили свои лучшие вещи – по свитеру, по юбке, теплые чулки, – ведь, собираясь в дорогу, берешь с собой лучшее. Мать завернула в тряпку буханку домашнего хлеба и сунула ее в чемодан Леи. Они все делали хорошую мину, убеждая себя, что исполняют долг перед своей страной. Лея поцеловала сначала мать, а потом – Эдиту. Из дома они выходили, не сомневаясь, что вернутся через пару часов.

Мысль о том, чтобы уехать от родных и друзей на целых три месяца, страшила многих женщин, выросших в заботе и благочестии своих семей. Дьора Шпира вспоминает, как его мать и мать Магды мыли дочерям волосы дождевой водой, чтобы их длинные косы были мягкими и чистыми. С этих девочек, не способных сделать ничего дурного, родители пылинки сдували и пошли бы ради них на все.

Некоторые из девушек думали, что их ждет приключение. Марги Беккер признается: решив уехать «работать на обувной фабрике», она впервые открыто ослушалась мать. «„Тебе не надо никуда ехать“, – говорила мать. А мне хотелось быть с подругами. Подруги в этом возрасте очень важны. Я не хотела оставаться дома». Та же самая история – с Аделой и ее подругой Гиззи. Они не боялись работы и считали ее шансом показать словакам и немцам, как те ошибаются в отношении евреев. Показать, как сильны словацкие еврейки на самом деле.

Пири, Этта, Рена, Фанни, Ольга, Марта, Ида и сотни других юных женщин по всей Словакии стояли у зеркал или стекол, в которые можно смотреться, и причесывались, убеждая себя, что все будет в порядке: через несколько месяцев ты вернешься домой, потом закончишь школу, потом выйдешь замуж, потом у тебя начнется настоящая жизнь…

Разве есть повод кому-то сомневаться в услышанном?

«Регистрация» подразумевает, что тебя официально вносят в список, но при этом вовсе не обязательно отправят в тот же день. Поэтому девушки, собираясь на регистрацию, надеялись, что вернутся домой на Шаббат. Эту ловушку тщательно подготовил Конка: самое главное – застать врасплох.

Воспоминания о регистрации разнятся от городка к городку. Единственная общая черта – странная, сюрреалистическая атмосфера в пунктах, куда являлись девушки. В Гуменне пунктом была школа, в Прешове – пожарная часть, в Бардеёве – ратуша. Некоторые родители, не зная, чего ожидать, но пребывая в уверенности, что всё делают правильно, даже не пытались проводить дочерей до пункта регистрации. А тех, кто пытался, не пускали внутрь и заставляли стоять на улице – под мартовской изморосью, от которой таяли последние остатки февральской снежной бури.

Девушки из соседних деревень в сопровождении братьев или родителей приезжали на повозках или приходили пешком в ботинках, покрытых коркой снега и грязи. Из дома им пришлось выйти ни свет ни заря, дабы не опоздать к началу. К предстоящему Шаббату они, как и горожанки, были одеты во все самое лучшее. Далеко не все пришлые девушки были здесь чужими, у многих из них в городах жила родня. Большинство деревенских семей отправляли своих дочерей охотно, с благодарностью за то, что девушкам дают возможность поддержать обедневших родителей.