Их было трое (сборник)

сам не мог пригласить к себе. Да какие там приемы

гостей, иногда просто не на что было жить! Из станицы

Баталпашииской в канцелярию академии с большихм

опозданием приходила стипендия. Последнее время Кос-

та уже не заходил после занятий в кухмистерскую, где

можно было заказать тридцатикопеечный обед. Все ча-

ще ограничивался двумя фунтами черного хлеба за три

копейки. Чай и сахар учтены в плате за квартиру и ак-

куратно подавались к столу заботливой Анной Никитич-

ной.

Но Коста не унывал. Ведь и у юного Репина жизнь

складывалась не лучше — та же мансарда, тот же чер-

ный хлеб. Коста слышал, как однажды в галерее Това-

рищества передвижных выставок о Репине рассказывал

академист Врубель...

Все чаще обращался Коста в думах своих к образу

великого кобзаря Украины, много раз перечитывал «Гай-

дамаков».

Порой живописец Коста спорил с поэтом Коста. Иног-

да певец и художник шагали рядом по трудному пути

жизни. Путь проходил на берегу хмурой Невы, по без-

брежным полям России, по горным ущельям Осетии.

Далеко в горах затерялся родной аул Нар, там сердце

Коста. Несколько раз представлялась ему одна и та же

картина. Приходит в тихую мансарду железногрудый

* Ф ы д ч и н (осет.)— пирог с мясом, национальное блюдо осетин.

19

нарт* Батрадз, говорит: «Пой так, как пели обо мне убе-

ленные сединой, с лицами, почерневшими от суровых

горных ветров, фандыристы-сказители. Вспомни про

свою кормилицу Чендзе Хетагурову, что заменила тебе

рано умершую мать. Чендзе пела тебе песни бедной, но

прекрасной родины. Услышь в этих песнях чудные трели

Ацамаза**, испей у источника мудрости нартов — сам

возьмешь в руки вещий фандыр, станешь народным пев-

цом...»

Мнилось, что так говорил сказочный Батрадз, и меч-

ты будущего поэта улетали к призрачно-далеким горным

вершинам, к дымным саклям аула Нар.

С похорон знаменитого гравера Иордана шли тихо,

группами.

Уже прогремели по мостовой экипажи аристократов.

Сопровождаемый нарядом кавалергардов проплыл в ко-

ляске с вензелями царской фамилии великий князь Вла-

димир Александрович — президент Академии художеств.

Некоторые академисты и даже преподаватели подобост-

растно сняли головные уборы. Хетагуров усмехнулся:

— Жалкие холопы!

Остановившийся рядом с ним плюгавый чиновник

(с которым уже была встреча на выставке картины

Вильгельма) услышал.

— Что-с! — спросил он. — Что вы изволили сказать

о почитании особы императорской фамилии?

Коста презрительно глянул на него и отвернулся/

Хетагуров впервые видел президента академии Вла-

димира Романова. Это он двадцать два года спустя, бу-

дучи командующим войсками Петербургского военного

округа, расстрелял демонстрацию 9 января 1905 года.

Но в этот день, когда хоронили Иордана, президент Ака-

демии художеств в силу своей должности числился по-

борником идеалов гуманизма.

Хетагуров отстал от товарищей. Шагая по мягкой

осенней листве, он уже не слышал оживленных голосов

* Нарты — мифические предки осетин, богатыри.

** Ацамаз — герой осетинского иартского эпоса; играл па

волшебной свирели.

20

друзей, успевших забыть, что полчаса назад они стояли

у «гробового входа», и весело болтавших о своих делах.

Коста шел, понурив голову.

В этот тихий осенний день он увидел закат золотого

века: один за другим уходили великие сыны столетия.

Русский гравер Федор Иванович Иордан рядом с ними

был лишь скромным подмастерьем.

Прошла неделя.

Коста, Андукапар, мичман Ранцов, много других пи-

томцев и преподавателей Академии художеств собрались

на станции железной дороги. Площадь залил людской

поток — на рукавах траурные повязки. Хетагурову, как

и многим, стоящим рядом, казалось, что тишина, спус-

тившаяся на землю, величественное молчание толпы, —

все слилось в глубоком уважении к имени того, кто «си-

лой одного таланта поставил русский язык и русскую

мысль на новую высоту». Так говорил о Тургеневе ка-

кой-то оратор на перроне, когда траурный поезд только

что прибыл из Парижа.

10 часов 20 минут утра 27 сентября.

Хетагуров с друзьями стоял почти напротив траурно-

го вагона. В окне показался Иван Николаевич Крам-

ской, сопровождавший гроб Тургенева от станции Сивер*

ской. Когда в вагоне начались приготовления к заупо-

койной литии, Иван Николаевич вышел и стал рассказы-

вать о том, как следовал печальный поезд в Россию

через Пруссию. На пограничную станцию Вержболово

вагон прибыл без провожатых, с багажной накладной,

где какой-то прусский железнодорожный чиновник на-

писал: «Один покойник» — ни имени, ни фамилии...

Потрясенный Коста не успел отвернуться или при-

крыть лицо платком — на глазах показались слезы.

Крамской задержал взгляд на его лице — видимо, вели-

кого художника тронуло непосредственное проявление

негодования и скорби,— положил руку на плечо Хетагу-

рова, тепло посмотрел ему в глаза. Продолжал расска-

зывать.

Некоторое время гроб стоял в станционной церкви.

Дряхлый священник Николай Кладницкий первый на *

русской земле сказал свое слово у гроба. «Вечная па-

мять да будет от всех нас, скорбящих по тебе соотечест-

венников, доблестнейший муж земли русской...»

Когда Крамской окончил рассказ; было 11 часов.

21

Раскрылись двери вагона, Хетагуров схватил Андукапа-