Их последняя встреча

Последовало секундное замешательство, достаточно долгое, для того чтобы разрушить планы — уже составленные или намечаемые. Она вспомнила, как Мария и Маркус были детьми и упрашивали прокатить их в центр города или разрешить пригласить в дом своих друзей. И ее собственная пауза, пока она согласовывала их просьбы со своими планами. «Конечно, смогу. Конечно, я сделаю это». Когда природа нарушила равновесие, заставив родителя добиваться благосклонности ребенка? В двадцать? В двадцать два?

— Всего на пару дней, — поспешила добавить Линда, уточняя свою просьбу. — Я не жду, что ты пожертвуешь всеми своими каникулами.

— Нет, я хотела бы приехать. — Нужно отдать ей должное, в голосе Марии слышался энтузиазм. — Посмотрим, когда можно будет это сделать.

Но Линде хотелось освободить дочь от этого обещания; освободить для ее собственной жизни.

— Ты высыпаешься? — спросила мать.

Помехи заглушили ответ дочери. Линда перекатилась на кровати, стянув телефон с прикроватного столика. Она потянула его за шнур. Однажды Мария станет педантичным кардиологом. Страшно подумать об этом. Страшно за дочь, которая первой в семье пошла в колледж.

— Я познакомилась с одним человеком, — сообщила Мария, очевидно сказав эту фразу второй раз.

Линда на мгновение пришла в замешательство, боясь собственных слов.

— Расскажи мне о нем.

— Он врач-ординатор. Его зовут Стивен.

В голове у Линды возник образ, безусловно неправильный, безусловно составленный из других Стивенов, хотя в тот момент она не могла припомнить ни одного.

— И он тебе нравится, — осторожно произнесла Линда

Еще одна пауза, возможно, чтобы сделать акцент:

— Да. Он очень симпатичный.

— Это имеет значение. — Линда никогда не была безразличной к мужской красоте.

— Может быть, я привезу его с собой в Мэн.

«Это серьезно», — подумала Линда.

— А что ты вспоминала про папу? — поинтересовалась Мария.

— Его белые рубашки. И то, как они сидели на нем.

Дочь помолчала — воспоминание матери было слишком личным, чтобы она могла разделить его.

— На фестивале есть твои знакомые? — вместо этого спросила она.

— Теперь есть, — ответила Линда, желая отогнать ощущение, словно она в чем-то нуждалась.

— Хорошо. — Мария вздохнула с облегчением. — Мне надо идти. Если не закончу эти лабораторные отчеты к шести, ординатор меня убьет.

Линда сомневалась в этом, хотя жертвы, которые требовались oт человека, желающего стать врачом, были просто невероятными. Ошибки совершают от недостатка сна. Однажды Мария в припадке плача призналась ей и в своей собственной ошибке.

Линда положила телефон, расстроенная тем, что в разговоре с дочерью смешались правда и ложь. В этот раз было больше лжи, чем правды, хотя так случалось довольно часто. Нельзя подготовить ребенка к будущему — такое знание может оказаться невыносимым.

В комнате стояла абсолютная тишина. Даже кондиционер прекратил свое жужжание. Словно остановилось всякое уличное движение, отключились все радиостанции. Который час? Почти четыре? Она представила людей, выстроившихся в такой тишине вдоль улиц, чтобы в молчании почтить память какого-то великого героя.

Она вышла на солнечный свет только для того, чтобы убежать от Томаса. Ей сказали, что в этом городе есть магазины, где стоит побывать (обменный курс был очень выгодным), но, когда она вошла в знаменитый универмаг, ее огорчил вид людей, которые покупали вещи, чтобы сделать себя счастливее, или худее, или невосприимчивыми к смерти. Она прикоснулась к шелковому шарфу, провела рукой по плечевым накладкам костюмов, аккуратно вывешенных так, чтобы показать их высокое качество. Ей очень понравилось одно ночное белье, и она вспомнила ночи в другом ночном белье, — печаль, это окутавшее ее облако, не уходила. Она поднималась по эскалатору все выше и выше, предпочитая конкретную реальность пола свободному полету лифтов. В отделе детской одежды она увидела лимонный свитер с изысканной отделкой и попыталась вспомнить какого-нибудь знакомого ребенка, а затем подумала, что теперь у него самого должен быть уже ребенок. Она остановилась у входа в кафе, проголодавшаяся, горя нетерпением сесть за столик, но, когда ее проводили к нему, ей вдруг показалось, что здесь невыносимо душно. Выбегая, она почувствовала запах химикатов, волнами доносившийся из отдела мужских рубашек. Что она сделала в жизни? Создала семью и воспитала детей. Но ее не будут помнить. Она выглядит хуже с каждым днем. Она не может позволить, чтобы кто-то видел ее тело, уже никогда не будет сидеть раздетой на пляже. Некоторые вещи вернуть невозможно. Большинство вещей невозможно вернуть. Даже образ Винсента таял: сейчас он был более материален на фотографиях, чем в ее воспоминаниях, как и дети, когда они стали взрослыми.

Она вышла из магазина, как никогда чувствуя себя женщиной средних лет, одетой в плащ, несмотря на жару. Мужчины не оборачивались ей вслед, словно их запрограммировали. Между тем Винсент — ее обожатель, ее любимый — даже в то утро, когда умер, сказал о ней:

— Ты такая красивая.

— Мне уже пятьдесят. Никто не может быть красив в пятьдесят лет.