Их жизнь, их смерть

И живот! Голый живот. И она умирает.

На белом фоне голого живота сумрачно выступает темный блеск стоящей на полу бутылки.

- Хрипеть будешь?.. Умирать будешь?.. Не хочешь умереть?.. Ага!..

Жюль схватывает бутылку за горлышко, подымает высоко над головой и с силой бьет по лицу Ирмы.

Сладостный трепет искрой проходит по телу его, - оттого, что живот у Ирмы голый, оттого, что красным потоком вдруг обдалось ее лицо...

И выше прежнего он опять поднимает бутылку, и опять бьет девочку по лицу...

Раз... и еще раз... и третий раз...

Красный поток сделался шире, он залил неподвижные глаза, и светлые волосы, и грудь, с лежащей на ней белой рукой. Красные струи побежали вниз, и по швам между плит стали пробираться к гулко храпевшей Эрнестине.

- Хи-хи-хи...

Жюль снова поднимает над собой бутылку, всю окровавленную, и опять бьет по черепу сестру.

- Хи-хи-хи...

В руках остается только горлышко.

Куски стекла рассыпались по лицу Ирмы, по плечам, упали на пол. Донышко бутылки скатилось с груди, несколько раз качнулось с боку на бок, и остановилось острыми осколками кверху. Точно окровавленные зубы волка, сейчас только терзавшего овцу...

И кровь бежит, огибает круглое донышко, и бежит дальше...

Белый живот Ирмы вздрагивает. Но девочка уже не захлебывается. Только вздрагивает.

Жюль лезет обратно в постель и торопливо накрывается.

- Вот тепло! Очень тепло! - шепчет он. - А это что? Лакрица?.. Ишь ты какая лакрица... Ирме и лакрицу дали...

Жюль всовывает в рот лакрицу, все мокрую и теплую от смертоносной слюны Ирмы.

Лакрица сладкая. Жюль с удовольствием жмурится,

жадно сосет и чмокает. Он потягивается, сворачивается. Тепло... Приятно...

"Сколько на полу крови... И живот уже не вздрагивает".

Уж Ирма не захлебывается, и уже не вздрагивает живот.

Нет, вздрагивает... Еще вздрагивает... Чуть, чуть...

Жюль напряженными глазами смотрит на голый живот умирающей.