Ихтис

Павел поднялся, дошел до выключателя и щелкнул клавишами. Одна за другой вспыхнули лампы, разбрызгивая свет над мертвым залом. Павел заглянул за ближайший стеллаж: никого. Коридор, сложенный из пестрых книжных корешков, был прямой и пустынный, как ночная автомагистраль, и упирался в противоположную стену, выкрашенную в теплый персиковый цвет. Павел дошел до ближайшей развилки, глянул вправо-влево. Лампы слепили глаза, словно он попал не в библиотеку, а в операционную или того хуже – в мертвецкую. На миг показалось, что стол, за которым он только что сидел, блеснул хромированной поверхностью, и по краям выступили бурые пятна. Павел моргнул, и пятна исчезли. Он вернулся к столу, провел рукой – ни пятен, ни хромированного блеска, только дерево и лак.

– Бред! – произнес Павел и включил Пулю снова: именно теперь, в полной тишине и одиночестве, он чувствовал себя наиболее уязвимо.

Стараясь не обращать внимания на статические помехи и постукивание веток по стеклу, Павел вернулся к материалу, но замер в недоумении: это была совсем не та статья, что он просматривал несколько минут назад, и которая одной из первых выпадала на запрос «Деревня Доброгостово». Та называлась: «Новоплисский уезд. История края». Эта же – «Лешачья Плешь, Окаянная церковь и другие проклятые места».

Взгляд зацепился за фразу:

«…беглые каторжане рассказывали. Они по тайным тропам ходили, вот и вышли к Лешачьей Плеши».

Павел плюхнулся на стул, поджал одну ногу и принялся читать дальше:

«Испокон веков деды твердили: нечистое место, гиблое. Зверь ли наткнется, человек ли – все одно пропадают, и только кости находят. Если птица пролетит – так камнем падает. Ну да каторжане народ бойкий, голод глаза застилал, уж готовы друг другу глотки перегрызть, как вдруг, откуда ни возьмись под ноги заяц бросился. Каторжники его поймали, да и голову свернули. Стали судачить, как жарить-варить. А ни спичек нет, ни котелка. Вот судачат, а сами не видят, как ноги по тропке все дальше и дальше несут. Только один очнулся, когда ногу на сук напорол. «Глянь! – говорит. – Куда это мы с тобой, братуха, забрели?» Огляделись, и верно – место чудное. Посреди чащи круг, и не растет на нем ничего – ни травы, ни деревьев. Одна голая земля, и та черная-пречерная, зыбкая, как багно – торфяное болото. Вот и говорит первый: «Давай-ка отсюда выбираться. Место со всех концов просматривается, не разберешь, откуда пулю поймаешь». Вот и пошли обратно к лесу. Идти тяжело – ноги в земле вязнут, а лес все не приближается, будто на одном месте стоишь. Вот уже и шаг ускорили, вот и побежали – по щиколотку в землю уходить начали, семь потов сошло, а с места – ни на пядь. Тут и второй каторжник взмолился: «Не могу больше. Видать, в трясину попали. Еще и этот чертов заяц, почитай, целый пуд весит! Выкину его!» И только взялся за лапы, чтобы как следует размахнуться, а заяц повернул мертвую голову, глянул человечьими глазами да как захохочет…»

Павел подвинул блокнот, перелистнул страницы и нацарапал карандашом: «Лешачья Плешь. Окаянная церковь», а глаза уже бежали по строчкам дальше: