Ихтис

– А долго мне ждать, пока позовут? – спросил Павел, прожевав последний кусок и потянувшись за чаем. – Кирилл сказал, чтобы я сам никуда не совался. Что сами придут и оценят, достоин ли я встречи.

– Так уже приходили, – отозвалась бабка и принялась шустро убирать со стола. – Степан тебя приметил, а он чужака сразу распознает. Да и то – мы все тут, как на ладони. Все друг друга в лицо знаем.

– А как он поймет, с какой бедой я приехал? – усомнился Павел и вспомнил тяжелый цыганский взгляд, от которого становилось неуютно и жарко, словно к раскаленным углям прикасаешься.

– Узнает, в этом не сомневайся, – убежденно ответила бабка. – Ну, поел? Отдыхай теперь с Богом.

– Спасибо, баб Матрен, – ответил Павел, поднимаясь из-за стола. – Я прогуляюсь, пожалуй. С деревней познакомлюсь. Дождя вроде нет?

– Иди, иди, – махнула бабка. – Только к лесу не ходи: в лесу темнеет рано. И от Червона кута подальше держись! – Павел вопросительно приподнял брови, и бабка пояснила: – Это община Краснопоясников. Не любят они, когда чужаки подле них рыскают и что-то вынюхивают.

– Не буду, – пообещал Павел, хотя именно это и собирался сделать, а на пороге помедлил и спросил:

– Баб Матрен, а правда, что старец парализованный?

Хозяйка прекратила сметать со стола крошки, покосилась хмуро.

– Рука у него высохшая, – буркнула она. – Ноги ходят, только держат плохо. А почему ты, милок, спрашиваешь?

– Так если старец такой чудотворец, то почему себя не исцелит?

Матрена вздохнула, протянула:

– Эх! Не ты первый спрашиваешь, ну да секрет невелик. Епитимья это, милок. Наказание за прегрешения наши. Одной рукой Господь дает, другой отнимает.

Она перекрестилась и вернулась к уборке, давая понять, что разговор окончен. Павел настаивать не стал, обулся, набросил куртку и вышел на улицу. Пес снова выскочил из будки и принялся отрабатывать хозяйский кусок, усердно облаивая Павла и роя задними лапами землю. Дождя действительно не было, хотя облака текли лениво и низко. Туман истончился, и улица просматривалась от края до края. Справа над избами возвышался шпиль Троицкой церкви. Слева дорога шла под уклон, ныряла в неглубокий овраг, выныривала снова и уходила к прилепленным друг к дружке срубам.

Червонный кут.

Красный угол, значит. Когда-то так называли почетное место в избе, где стоял иконостас и куда сажали особенно дорогих гостей. Павел сделал мысленную пометку: записать вечером в блокнот. Обычно его коллеги брали в командировку диктофон, но Павел не хотел остаться без информации на случай, если вдруг в Пуле сядут батарейки. А вот визуальную память имел цепкую, да и камера не подводила.

Узнал и покосившуюся избу, стоявшую чуть в стороне, едва ли не на склоне оврага – дом старца Захария. Он так и спросил у пробегающей мимо девчушки:

– Подскажи, это дом старца?

Девчонка замерла, поджав одну ногу, как цапля, глянула испуганными глазищами, но ответить не успела. Из соседнего дома выскочила растрепанная женщина, закричала:

– Верка! А ну быстро сюда!

Девчонка опустила поджатую ногу и, прошмыгнув мимо Павла, нырнула в приоткрытую калитку. Женщина замахнулась на нее, девчонка вжала голову в плечи и скрылась в сенях.

– Я только хотел спросить, – крикнул Павел, – не это ли…

Женщина зыркнула недобро и захлопнула за собой дверь.

– …дом старца, – закончил Павел и усмехнулся. В деревне явно недолюбливали чужаков.

Он спустился к оврагу, нарочито небрежно обойдя избу Захария, но успел сделать снимок, быстро окинув взглядом пустой и чистый двор с аккуратно прореженными грядками, сохнущие на бельевой веревке штаны, поленницу дров у вросшего в землю сарайчика. Старец явно не бедствовал.

Долго задерживаться на склоне Павел не стал, чтобы не вызывать лишних подозрений, а перешел мелкий ручеек по самодельным мосткам и очутился по другую сторону оврага – отсюда, с косогора, хорошо просматривалась старая часть деревни. Троицкая церковь стояла на самой возвышенности, от нее редкими извилистыми лучами расходились дороги. Самый длинный тянулся к лесу и исчезал за густым частоколом сосен и лиственниц, другой же конец «луча» проходил прямо под ногами Павла и упирался в Червонный кут. Избы тут и, правда, отличались от деревенских – построенные добротно, но совершенно одинаково. Они стояли на невысоких деревянных сваях, будто сказочные дома на птичьих ногах. По дворам неспешно прогуливались куры, где-то в хлевах возились свиньи, но ни один человек не встретился на пути. Прорубленные под самой крышей окна были темны, и хотя Павел не мог сказать достоверно, наблюдает ли кто-то за ним, всей кожей он ощущал настороженные и недружелюбные взгляды. Это чувство преследования не прошло, даже когда Павел миновал Червонный кут и приблизился к лесу – березы и осины соседствовали с елями и лиственницами, меж ними пролегала узкая тропинка, скользкая от влаги, увитая выступающими корнями. И кто-то прошел по ней совсем недавно: на грунте отпечатались свежие следы.