Ихтис

– В большой семье клювом не щелкают, – пробормотал Павел и нетерпеливо повторил: – Так ты нашла что-нибудь?

– С этим сложнее, – вздохнули в трубке. – В Интернете только та информация, что касается ссыльнопоселенцев. Чуть дальше от Доброгостова колония была, только ее прикрыли, а бараки снесли.

– Об этом мне местные рассказали. А еще?

– Еще Ирина Петровна обещала архивы поднять. Те, что еще не успели в свободный доступ выложить, а, может, и не собирались никогда. В старых подшивках было упоминание о какой-то трагедии, произошедшей с группой туристов. В свое время история вызвала резонанс, но ее быстро замяли.

– И почему мне не нравится слово «было»? – пробормотал Павел, трогая слуховой аппарат. Шепот Нины показался ему слишком громким в ночной тишине.

– Потому что мы не нашли подшивок, Паш. Зато Ирина Петровна проверила картотеку и выяснила, что в последний раз именно эту подборку просматривала некто Ирина Глазова.

– Она же Софья Керр, – Павел устало потер переносицу. – Дай угадаю, взяла в читальном зале и не вернула?

– Бинго!

Павел прикрыл глаза, и долгое время массировал веки. На его памяти еще не было случая, когда бы Софья столь нагло переходила ему дорогу. Она хватала по верхушкам, он тщательно собирал и анализировал материал, она усиленно продвигала любого мало-мальски ушлого экстрасенса и даже собиралась открыть ток-шоу «Битва колдунов», он со скрупулезностью хирурга вскрывал пером, как скальпелем, фокусы доморощенных мистификаторов. У них были разные подходы и разные форматы, и Павел был уверен, что Софья успела снять сливки с репортажа о Краснопоясниках, но не успокоилась до сих пор. Что так затронуло ее? Убийство старца или уязвленная профессиональная гордость?

– Я попробую поискать еще, – пообещала Нина и зевнула в трубку. – Если что, будь на связи. И береги себя, ладно?

Павел пообещал и отключил телефон. Голова была пустой и бездумной, на часах – два сорок пять. Говорят, ровно в три ночи наступает время, когда темные силы обретают особое могущество, в народе его называют «ведьмин час». В это время нельзя выходить из дома, мыться и расчесывать волосы, спящего часто мучают кошмары, иногда наступает и бессонница.

«Вот и проверим», – подумал Павел, открепил Пулю и вскоре провалился в тишину и сон.

Во сне он снова стоял на берегу Полони, и снова Краснопоясники сцепились в хороводе и мчались вокруг него, высоко вскидывая колени. Ветер рвал пояса, гнал по реке густую зыбь, по небу – клочковатые тучи, но Павел не слышал ни рева непогоды, ни плеска волн. Тишина звенела в ушах, отсекая его от большого и чуждого ему мира, и Павел казался себе маленьким и растерянным – былинкой в центре бури. А перед ним на земле лежал Андрей. Обугленный, неподвижный, мертвее мертвого. Одним глазом, белым, как крутое яйцо, он глядел в косматое небо, другой уставил на брата и криво улыбался, скаля прогнившие десны.

Люди кружились, сливаясь в темный вихрь. Рты одинаково оскаленные, одинаково выпучены стеклянные глаза, небо дробилось, воздух разлетался на осколки, ранил легкие.

– Хватит! – хотел закричать Павел, но не мог. Изо рта не вылетало ни единого звука, язык приклеился к гортани. – Хвати-ии…

«И-ии!» – взревела буря.

Павел прижал ладони к ушам. И, глухой, услышал…

Так могло звучать землетрясение. Или взрыв водородной бомбы. Или раскат грома прямо над головой.

Это произнесли Слово.

Звук цыганской иглой прошил насквозь. Внутри что-то натянулось, лопнуло, и кровь потекла между прижатыми к голове пальцами. Под ногами зашевелилась земля, и зашевелился мертвый Андрей.

– Чер-вы… – вышел из продавленной груди утробный голос и зачастил, повторяя: – Червы-червы-червы-ы…

Костяные пальцы заскребли по земле, подцепили дерн, мелкие комья, извивающихся красных червей и потянули к распахнутому рту. Павел закричал, но не услышал собственного крика, на подбородок густым черным потоком выплеснулась кровь, но вместо металлического привкуса почувствовал что-то тошнотворное, густое. Голову повело, желчь подступила к горлу.

Сделав над собой усилие, Павел дернулся и упал в раскисшую грязь.

Он лежал под кустами крыжовника, сердце колотилось, как оголтелое, рот и ноздри забивала земля. Павел замычал, перевернулся на бок, и его вытошнило вчерашним ужином, землей и кусками чего-то живого, розового, извивающегося в желудочном соке.

Дождевые черви.

Павла затрясло от омерзения. Подскочив на ноги и почти не почувствовав боли в больной лодыжке, он сунул два пальца в рот, и его вырвало снова: руки оказались перепачканы грязью, под ногтями забилась земля. Стянув с головы майку, он принялся вытирать лицо, ладони, живот. Отступив, едва не поскользнулся на глине, но ухватился за открытую раму окна. В ту же минуту в глубине его спальни зазвонил телефон – надрывно, настойчиво, повторяя одну и ту же незатейливую мелодию. И Павел – даже без слухового аппарата – слышал.

«Мне это только кажется, – подумалось ему. – Все это сон…»