Икона

Эймс пожаловался Малгрю. Это неразумно, убеждал он. Он уже однажды возглавлял всю контрразведку в этой самой секции. Более того, ему необходимо перепроверить агентов ЦРУ, русских по национальности, направленных на работу в Чехословакию. Малгрю обещал помочь, если это ему удастся. Наконец в мае Малгрю предоставил своему другу код доступа. С этого момента, сидя за столом в своём чешском секторе, Эймс мог просматривать файлы, пока не натолкнулся на директорию «Монк — агенты».

В июне 1990 года Эймс полетел в Вену для очередной встречи со споим давним куратором Владом — полковником Владимиром Мечулаевым. Со времени возвращения Эймса в Вашингтон считалось, что из-за слежки ФБР для него небезопасно встречаться с советскими дипломатами на родине. Поэтому выбрали Вену.

Он оставался трезвым некоторое время, достаточное для того, чтобы получить огромную сумму наличными и вызвать восхищение Мечулаева. Он принёс сведения о трёх агентах.

Один служил в армии, полковник, вероятно, из ГРУ, в данное время работает в Москве в Министерстве обороны, но завербован на Ближнем Востоке в конце 1985 года. Другой был учёным, который жил в засекреченном закрытом городе, но завербован в Калифорнии. Третьим оказался полковник КГБ, завербованный внутри советского блока, но не в СССР, говоривший по-испански.

Через три дня в здании Первого главного управления в Ясенево была объявлена охота.

* * *

"Разве вы не слышите её голос в ночном ветерке, мои братья и сёстры? Разве вы не слышите, как она зовёт вас? Как вы, её дети, можете не слышать голоса нашей любимой матери России?

Я слышу её, друзья мои. Я слышу в лесах, как она вздыхает, я слышу в снегах её рыдания. Почему вы так поступаете со мной, спрашивает она. Разве мало предавали меня? Разве я недостаточно истекала кровью ради вас? Разве я недостаточно страдала, чтобы вы сотворили со мной такое?

Почему вы продаёте меня, как уличную девку, в руки иностранцев и чужаков, которые терзают моё страдающее тело, словно чёрные вороны?…"

Экран, установленный в зале большого коттеджа, был самым большим из всех найденных. У задней стены зала стоял проектор.

Сорок пар глаз не отрываясь смотрели на изображение человека, обращавшегося к массовому митингу в Тучкове в начале этого лета. Выразительно, то поднимаясь, то понижаясь, звучал по-русски голос оратора, а записанный на звуковой дорожке перевод в противоположность ему был приглушён.

«Да, братья, да, сестры, мы можем услышать её. Люди в Москве, в своих шубах и со своей верой, не могут слышать её. Иностранцы и преступный сброд, пирующие на её теле, не слышат её. Но мы слышим, как наша мать зовёт нас в своих страданиях, потому что мы — люди великой страны».

Молодой режиссёр Литвинов выполнил свою работу блестяще. В фильм были вставлены трогательные кадры: молодая светловолосая мать, прижимающая ребёнка к груди, с обожанием поднявшая глаза к подиуму; невероятно красивый солдат с бегущими по щекам слезами; морщинистый крестьянин с серпом — годы тяжёлого труда отпечатались на его лице.

Никто не мог знать, что вставленные кадры снимались отдельно с участием актёров. Но толпа не была поддельной: съёмка с высоты запечатлела на плёнке тысяч десять сторонников, ряд за рядом; по бокам стояли одетые в форму молодые боевики-черногвардейцы, дирижирующие приветственными и прочими криками толпы.

Игорь Комаров перешёл от громкого рыка почти к шёпоту, но микрофоны уловили его и голос разнесли по стадиону.

"Неужели никто не отзовётся? Неужели никто не сделает шаг вперёд, чтобы сказать: довольно, больше этого не будет? Терпение, мои русские братья, подождите совсем немного, дочери Родины…

— Его голос снова взлетел от шёпота до крика. —

Потому что я иду, дорогая мать, да, я, Игорь, твой сын, иду…"

Последние слова почти утонули в разученном дружном скандировании: «КО-МА-РОВ! КО-МА-РОВ!»

Проектор выключили, и изображение исчезло. Наступило молчание, а затем все разом выдохнули.