Икона для Бешеного 2

— Отмучились, болезные, — крестился тот из двоих, что повыше ростом. — Хоть на своей земле покой обрели, а не в неметчине поганой, прокляни ее Господь и развей по ветру! И то верно, слышь, брат Резаный?

Тот, кого высокий называл Резаным, только устало кивал. Он тащил на спине большой мешок, продев руки в две широкие, как у бурлацкой поволоки, лямки. Видно было, что от усталости у него уже начался доход — он переставал понимать, где находится, куда идет и зачем ему все это.

Оба путника были одеты небогато, даже бедно: ветхие лапти, протертые до дыр штаны домашнего сукна, мундиры неизвестной армии, с которых старательно содраны все отличительные знаки, и даже пуговицы не металлические, гербовые, а простые деревянные кружки с дырками, проткнутыми раскаленным шилом. На головах у путников — вконец отсыревшие шапки, которые они время от времени снимали и вытирали пот со лба во время коротких остановок.

Несмотря на то что путники валились с ног, во всем их обличье чувствовалась целеустремленность, словно что‑то жгло их изнутри и снабжало живительным теплом, придававшим силы. В их глазах блестел огонь, который может быть только у людей, свято верящих в свое дело, и которых не заставит свернуть с пути никакая злая воля.

Резаный остановился так внезапно, что шедший за ним высокий едва не толкнул его в спину. Только он открыл рот, чтобы выругаться, как Резаный поднял руку:

Слышь, брат Жилый, никак человек стонет?

Жилый замер.

Действительно, до его слуха донесся слабый стон, шедший из тумана.

С нами крестная сила, — Жилый перекрестился и сплюнул в колею. — Кикимора болотная, видать, на прогулку вышла.

Не–е, — протянул Резаный, вцепившись в бурлацкие лямки своей тяжелой ноши. — То человеческий голос, чтоб мне больше на икону не креститься.

Они осторожно двинулись на стон, причем Жилый старался держаться за спиной своего более смелого приятеля.

На обочине, в густой мокрой траве лежал грязный ком тряпья, который при ближайшем рассмотрении оказался человеком. Жилый прерывисто и шумно, как конь, вздохнул. Опираясь на дрожащие руки, человек поднял голову. Резаный и Жилый разом вздрогнули, отшатнулись и перекрестились:

Беглый!

В этом не было ни тени сомнения. Вместо ноздрей у человека зияли огромные рваные дыры, один глаз закрыт деревянным клинышком, а на лбу между спутанных серых волос виднелось клеймо государственное.

Человек протянул руку к людям и со стоном упал лицом в траву.

Он пришел в себя лишь через полчаса, когда ощутил тепло, шедшее от костра, умело разведенного Жилым на раскисшей земле. Беглый лежал на мундире Жилого и был прикрыт мундиром Резаного, который в этот момент раскладывал на белой тряпице куски хлеба, огурцы, куски холодной вареной говядины. Не забыл он достать и деревянную коробочку с крупной серой солью. Над костром висел маленький медный чайник, в котором уже закипела вода.

Жадно глотая хлеб и мясо, беглый посматривал по сторонам единственным глазом. Видно было, что он сторожился любого звука. Даже стук упавшей в лесу ветки вызывал дрожь во всем его избитом и покалеченном теле.

С Дону мы, — рассказывал беглый, грея трясущиеся руки кружкой с чаем. — Гуляли по станицам да по шляхам, трясли купчишек тай богатых станичников. Те, перворядку, нас забоялись, да потом собрались гуртом и обложили нас в роще. Тут и началось! Привязали нас к деревьям и стали очередно кожу с моих товарищей снимать, ровно как шкурку с зайцев. Там, в роще, ручеек был, так в нем вместо воды кровь бежала, обезумевшая рыба на берег прыгала.

Резаный и Жилый не преставали креститься от такого жуткого рассказа.

Хорошо, войска подошли и отняли у станичников тех, до кого у тех руки не дошли. Да в государевом приказе не лучше оказалось. Ноздри, глянь, все повыдрали! Что теперь не нюхну — все гниль.

От тепла и от еды к беглому вернулись чувства. Он плакал навзрыд. Его подтащили ближе к огню и плотнее укутали, чтобы согрелся. Сами Резаный и Жилый пристроились у костерка и с трудом заснули, трясясь от озноба…

Вставай, брат Жилый! — Резаный отчаянно тряс приятеля за плечо. — Беглый исчез!

Жилый с трудом разлепил глаза, сел, изумленно таращась на Резаного, словно не узнавал. Когда до него дошел смысл сказанного, резво вскочил на ноги.

Беглый по–своему «отблагодарил» спасителей. Оставил им один из мундиров да мешок, который, правда, изрядно похудел. Жилый сунул руки в мешок и замер. Затем перевел на Резаного безумный взгляд.

Украл, вор поганый! От ляхов спасли нашу любимицу, спасительницу нашу, так свой же и украл!

Не голоси, брат Жилый, чай не баба, а мужик. — Спокойный голос Резаного вернул Жилого на землю. — Прошло, я думаю, не больше трех–четырех часов. Далеко он не ушел, в нем жизнь едва теплится. Вон его следы. Гаси костер, собирай добро — и за мной.

Долго идти не пришлось.