Икона

«Орудие, не инструмент», — отметил про себя Мэтью. Он попытался представить себя орудием судьбы. Смешно.

— Во все это меня втянула не судьба, а ты.

— А я сам разве не ее инструмент? Твое участие было предопределено.

— Это просто удобная формула для оправдания чего угодно, не так ли? Она делает жизнь очень легкой.

На самом деле жизнь Фотиса можно было назвать какой угодно, но только не легкой, и Мэтью не надеялся изменить его философию. А крестный, похоже, сохранял полную невозмутимость и безмятежность, что еще больше бесило Мэтью.

— Это называется верой, и она открыта каждому. Тебе нет необходимости быть сыном своего отца.

— Какого черта, что это значит?

— Ничего. Я сказал глупость. Прости меня.

Повисло молчание. Мэтью подошел к воде. Она была чистая, по-весеннему свежая, без плавающих в ней листьев и водорослей. Сквозь воду виднелся искрошившийся бетонный уступ бортика, а за ним дно. Это было любимое место Мэтью — вся эта часть парка, к югу от музея, в направлении Семьдесят второй улицы. Сюда он приходил, чтобы сбросить напряжение, пережить потерю, собраться с мыслями. Именно сюда он и пришел бы, чтобы поразмыслить над неприятным откровением, услышанным сегодня. И вот он здесь, но все-таки не чувствует облегчения. Он смотрел на застывшую гладь воды, на прозрачный трепещущий весенний свет, вдыхал запах влажной земли, не испытывая никаких эмоций, никакого внутреннего отклика. Казалось, между ним и остальным миром упал невидимый занавес. И неверно было бы объяснять это сегодняшним разговором. Разве не то же самое ощущал он последние два дня? Просто сегодня это ощущение обрело форму. Не возникло ли оно в тот момент, когда он стоял перед иконой, загипнотизированный темными глазами, словами Аны Кесслер, ее дыханием? И с этого часа работа, разговоры, все повседневные звуки слились в один скучный, раздражающий звук. И прерывался он только тогда, когда он думал об иконе, говорил о ней, видел ее.

Он побрел назад, к Фотису. Старик глубоко задумался о чем-то своем и очнулся только тогда, когда Мэтью опустился на скамейку.

— Нет, пора идти. Я и так задержал тебя. Помоги мне подняться.

Они продолжили свой путь на север, вдоль узкой дорожки, ведущей к мосту у Кедрового холма. Оба опять держались непринужденно, во всяком случае, их внутреннее напряжение, если оно и было, никак не проявлялось. Мэтью ожидал продолжения разговора, но его спутник молчал, погруженный в себя. Может быть, пытался преодолеть вновь возникший приступ боли или просто берег силы для оставшегося пути. Яркие полосы света осветили небольшой туннель. Груда грязной одежды возле стены при ближайшем рассмотрении оказалась спящим бездомным.

— Если церковь получит икону, где она будет ее хранить? — задумчиво произнес Мэтью.

— Так подробно мы это не обсуждали. Я смогу задать подобные вопросы, только если буду готов оказать им содействие в случае твоего положительного решения. А без тебя я ничем не смогу им помочь. Так что скажи мне сам, какой ответ удовлетворил бы тебя.

— Мне просто хотелось бы быть уверенным, что ее не запрячут в какое-нибудь хранилище или не украсят ею покои епископа. Что ее смогут увидеть люди.

— Мы можем оговорить это как условие нашего участия.

— Не представляю, как мы можем выдвигать условия. Я не собираюсь уговаривать мисс Кесслер.

— Но если она попросит твоего совета, ты подскажешь ей?

— Мне нужно обо всем хорошенько подумать.

— Это мудрое решение.

На широком склоне холма резвились собаки со своими хозяевами. К северу от них, за Семьдесят девятой улицей, сквозь деревья виднелась массивная, из стекла и бетона, южная стена музея. Здесь аллея раздваивалась: та ее часть, которая шла левее, вела к Кедровому холму, та же, которая правее, — к Пятой авеню. Обычно Фотис шел по этой аллее к тому месту, где на проспекте ждал его водитель, один из русских — Антон или Николас. Следуя неписаному правилу, Мэтью никогда не провожал крестного до машины, хотя всегда ждал, чтобы убедиться, что тот благополучно дошел до проспекта.

— Ну что ж, тебе надо идти работать. — Фотис взял обе руки Мэтью в свои. — Пусть ничто не омрачает твоих мыслей. Верное решение само придет к тебе, если в душе твоей мир и покой. Храни тебя Бог, мой мальчик.

— До свиданья, Theio.

Легкое пожатие пальцев — и старик пошел к машине твердой походкой, не оборачиваясь. И даже после того, как он скрылся из виду, Мэтью еще долго стоял, погруженный в себя, на этой небольшой развилке.

Ян отложил свой путеводитель, раскрытый на разделе «Центральный парк», на скамейку и ждал, пока старик пройдет мимо него. Молодой парень все еще продолжал стоять ярдах в пятидесяти от него, глядя в их сторону. «Вряд ли он что-нибудь заметил, — решил Ян, — просто смотрит, все ли в порядке со стариком». Он сунул руку в карман и осторожно вынул из него холодный металлический предмет. Одного выстрела вполне хватило бы, но по инструкции требовалось два или три — в основание черепа и чуть пониже лопаток. Конечно, если бы в руке у него был пистолет, а не мобильный телефон.