Икс

– Слыха-ал, – передразнил Шелестов. Он, хоть и был годами младше Маслова, относился к нему несколько свысока: а впрочем, после второго тома почти на всех так смотрел. – Там было, брат, такое, что я не знаю, как в третьем томе про это описать. Ты представь: третью неделю Игнатьев гоняет батьку Швырина. Швырин уходит. Надоело все уже всем до смерти. И они там стали друг друга просто уже месить! Это такое было, что я не знаю, где еще можно подобное… Я ни в какой истории… – Шелестов вспомнил тут, что вообще не очень знал историю, ни чужую, ни русскую, но уже привык, что превзошел всю мудрость жизни. – Мне Семенов говорил, историк, старый человек, что ни в одной истории войн такого не видел на ровном месте месилова! Как это написать – я, конечно, смогу, но ишо не знаю…

– Ты это, – деликатно, но хмуро сказал вдруг Маслов. – Игнатьеву ты не верь очень-то.

– Почему? – изумился Шелестов.

– Да мало веры ему. Рожа такая… гладкая… и вообще.

– Слушай, Георгий Валентиныч! – обиделся Шелестов. – Давай уж я сам буду решать, кому вера, кому нет веры. Ты всю жизнь в своих бумажках, в цифирках своих, а есть люди, которые жизнью играли. Я вот под огнем мало бывал – и то, я доложу тебе, описать невозможно, как человек весь меняется в минуту. А этот под огнем, можно сказать, три года, а до того ишо в империалистическую, и ты теперя гутаришь, что у него рожа гладкая. Да ты бы на месте его…

– Ну, тоже может… всяко может, – бухгалтер в мягкой своей манере ушел от спора. – А только я ведь добра тебе хочу, на твою книгу весь мир смотрит. Ты Игнатьева слушай, а и другого кого тоже, он не один же там был, под Ракитным.

– Не один – точно. Но оттуда мало живых вышло, знаешь? Там и Швырина самого, и весь штаб его… Там, почитай, на Колевом поле – слыхал про такое? – тыщи три полегло только мертвыми, ранеными не меньше. Это я даже не пойму, из-за чего так схлестнулись, и объект вроде не стратегический…

– Ну так он же не всегда стратегический-то, – сказал Маслов, прихлебывая чай. – Иногда, знаешь, вокруг такой ерунды бывает… Вот ты «Войну и мир» небось читал, так скажи: Бородино что – стратегический пункт был? Все равно потом Москву взяли.

– Бородино – ладно, большое село. Оно у их на пути к Москве всяко было. Но почему в Ракитном-то? Это ж просто под руку подкатилось. Три недели гонялись, вот и вырвалась злоба. Это просто так не могло, тут какая-то, мабуть, причина…

– А ты знаешь как напиши? – предложил Маслов, и свиные его глазки загорелись внезапным вдохновением. – Ты напиши, что Игнатьев с этим Швыриным бабу не поделили.

– Э-э, Георгий Валентиныч, куды тебе выдумывать? – раздраженно сказал Шелестов, у которого уже начала выстраиваться красивая концепция с выплеском внезапного безумия с двух сторон, не хуже, чем у Толстого про это самое. – Сиди ты с цифирками своими… Што, ишо три тыщи человек тоже бабу не поделили?

– А очень может быть, – сказал Маслов весело. – Я одну бабу знал, она говорила, что тыщу через себя пропустила за десять лет очень свободно. Ты представь, как они тама все сошлись под Ракитной…

Шелестов не выдержал и усмехнулся. Ясным покоем веяло от Маслова. Не верилось, что за пределами его бухгалтерии, которую, казалось, все бури века обошли стороной, бывают Ракитные, шашки и даже комиссии по авторству.

– Ну и как мне с ними, с гадами? – спросил Шелестов уже почти мирно. – Как я им докажу? Я им рукопись – они скажут, списал. Я им селькора – они скажут, совпадение. Я им возьмусь прямо при них писать – они скажут, дерьмо.

– А ты, Кирилл Саныч, про них не думай, – посоветовал Маслов. – Ты знаешь как думай? Ты писать-то пиши, а этот весь разбор – ты, не ты, – неси его мимо рыла, будто это вообще не с тобой происходит. Можешь такое представить?

– Ну… – Шелестов помедлил. – Вроде могу.

– Так и представь. И тогда ты их – вона как! – и Маслов расколол в кулаке сушку с таким зверским видом, что Шелестов расхохотался, и как-то в самом деле отлегло.

15 декабря 1928, Ленинград