Я буду учить тебя стать моей собакой прямо сегодня ночью, и ты ублажишь меня так, как я того захочу.
Я не знала, за что он так меня ненавидит. Всего лишь день назад я собиралась выйти замуж за Рамиля, всего лишь день назад я была невестой красивого, доброго парня… а уже сегодня я стала женой исчадия ада, чудовища с человеческим лицом. Мой мир разбился вдребезги и никогда не станет прежним.
– Ты будешь носить на своей шее ошейник, ты будешь моей рабыней, моей собственностью, моей псиной. Теперь ты принадлежишь мне!
– Я… я ничего не сделала, я… я хотела стать, стать женой вашего сына…я люблю его… я..
– ЗАТКНИСЬ! Я прекрасно знаю, зачем ты собралась выйти за моего сына, и сколько ему стоило твое согласие! Запомни…в любую секунду лечение твоей сестры прекратится, в любую секунду твою мать снова посадят за решетку!
Мне стало холодно. Настолько холодно, что по всему телу проступили мурашки от озноба. А его страшные глаза сверкнули брезгливым отвращением. Рука продолжала сжимать мою грудь, пока он вдруг не сдернул корсаж свадебного платья вниз к поясу.
Пальцы сдавили сосок, и я вскрикнула от боли. Он сжимал кончик груди с такой силой, что у меня на глазах выступили слезы.
– И нет… я не твой господин. Слишком много чести для собаки. Ты будешь называть меня – хозяин. Ты просто моя собственность и принадлежишь мне. Никаких прав у тебя нет, пока я их тебе не дал. В моем мире у женщины нет души…как и у псины.
Мне очень хотелось, чтобы его пальцы отпустили сосок, но он сдавил его еще сильнее.
– Повтори. Я твоя собака, хозяин, и сделаю все, что ты захочешь, добровольно!
Он улыбался, как психопат. С ненавистью и вожделенной похотью. Он внушал мне суеверный ужас своей жуткой красотой и уродливыми шрамами.
– Прошу…мне больно…, – взмолилась и закусила нижнюю губу. – Я сделаю все, что вы захотите!
– Прошу? Кого ты просишь? – еще сильнее, так, что теперь хочется зарыдать.
– Прошу, мой хозяин.
– Правильно. Умница.
И отпустил сосок. По моим щекам градом полились слезы от унижения и его непонятной жестокости. В ту же секунду его палец нежно погладил красный и пульсирующий от боли сосок. Я почти не дышала.
– Снимай с себя платье и становись на колени! Только вначале завяжи себе глаза!
И я вспомнила, как кто-то из женщин прошептал…там в зале для гостей
«Интересно, а свою жену он будет трахать с закрытыми глазами или…ей все же можно будет смотреть?»
И швырнул мне черную ленту, продолжая прожигать меня своим черным невыносимым взглядом.
Глава 1
– Пять тысяч баксов найдешь, и ее выпустят.
– Сколько? Она же не убила никого!
Слезы застилают глаза, не вижу даже лицо прокурора. Мне оно кажется размытым бледным пятном.
– Убила бы – не откупились бы! Пять тысяч. Ты что, глухая? И не реви здесь, и без тебя башка раскалывается.
– Где я их возьму? У нас сестра в больнице после аварии, все деньги на ее лечение уходят! Вы…вы ведь даже не нашли того подонка, который ее сбил!
– Это не ко мне, а к следаку. И не дави на жалость, у меня таких, как ты, жалких, вагон и маленькая тележка. Мне какая разница? Продай что-то. Машину, квартиру.
Машину? Какую машину? Нет у нас машины. И квартира двухкомнатная хрущовка, где ремонт сто лет не делался, а еще там отчим прописан. Он и копейки не даст, ушел от нас еще лет пять назад, а от квартиры никогда не откажется. И так намекает, что как только так сразу свою долю отберет, а если маму посадят, то вообще нас всех оттуда вышвырнет. Вспомнила мясистое, испитое лицо отчима, и передернуло всю. Отец…отца у меня давно не стало. Его убили в горячих точках, когда я еще ребенком была.
– Так, все, Зимина, освободи помещение. Реви в коридоре. Давай. Нервов на вас не наберешься. Несчастные все. А как задницей на вечеринках вертеть, ни о чем не думаете!
– Я маме помогала. На кухне. Даже не официантка.
– Заведение увеселительное. Знала, куда шла.
– Но ведь можно поменьше…хотя бы в половину. Умоляю вас.
Ударил кулаком по столу и посмотрел на меня из-под круглых очков в толстой оправе. Нет, не из дешевых, а наоборот – из дорогих и модных. Я, когда маме очки искала, видела такие за огромную сумму в «оптике». Мне на такие год работать. А этому борову жирному четверть такого дела, как у мамы, и он уже при очках.