Ильгет. Три имени судьбы

Сын тунгуса рванул ремень и заорал так, что я услышал его без трубы:

— Пляши, росомаха, пляши, рыбье дерьмо, если хочешь жить.

— Не хочу жить!

— Я хочу! Я! Понимаешь?

Он поднял руки и, начав танец разозленного медведя, пошел по кругу — я все еще сопротивлялся, но Йеха тащил меня за собой. Сын тунгуса еще раз рванул ремень, хотел дать мне пинка, но, промахнувшись, пнул воздух, и я увидел, как люди в мехах и железе повалились на землю, будто с простреленными животами.

И я стал плясать, повторяя движения Йехи. Он делал прыжки — я падал. Я потерял свою берестяную трубу, а монголы катались по притоптанному снегу. Я кричал Йехе, чтобы он остановился и смог подобрать свое берестяное ухо — помятое, растоптанное ногами великана. Он остановился, я на четвереньках полз к трубе, Йеха послушно шел туда, куда тянул ремень, — и мне, глухому, казалось, что само небо хохочет над нами. Краем глаза я увидел, как вышли вперед толпы несколько человек в блистающих шлемах — то были нойоны, — и суровые лица их таяли, как снег в котле.

Танец продолжался долго, до тех пор, пока не собрал, кажется, всех, живших в великом стойбище. Танец избавил нас от гибели, и дал пережить эту ночь еще нескольким несчастным людям, оставшимся в загоне, — до утра о них не вспомнили.

* * *

Наутро нас, окоченевших, повели куда-то. Монголы гнали Йеху — им доставляло удовольствие смотреть, как я, не поспевая за ним, падаю лицом в снег.

Нас вели в середину этого великого города. Там, на широком пространстве, украшенном множеством высоких разноцветных флагов, заполненном рядами людей в светлых доспехах и рядами людей в лохмотьях, я увидел несколько больших юрт на колесах.

В одной из них, похожей на снежную гору, и жил тот человек, которому принадлежал мир.

Тогда он был доволен тем, что его сын, благоразумный Джучи, положил к его ногам лесные народы, не пролив и капли драгоценной монгольской крови. Зная об этом довольстве, его хотели позабавить диковиной, привезенной из тайги.

Я увидел его издалека, когда он вышел из юрты, и вздрогнул, увидев, — так он показался мне похожим на широкого человека.

Ему принесли высокое сиденье, и он сел. Один за другим к нему подбегали люди в ярких одеждах и стелили у его ног связки черных мехов. Потом прогнали людей в лохмотьях, отобранных для его замысла, и потому оставленных жить. Потом двое монголов схватили Йеху за рукава и бегом потащили к белоснежной войлочной горе, но довести не успели — тот человек поднялся и ушел в юрту.

* * *

Нас вернули в загон — к тому времени он был пуст, — а когда дневной свет сменили костры, вновь потащили в великий дом на колесах. Монголы ели мясо, и тот человек был во главе пира. Нам велели плясать, все хохотали, а тот человек улыбнулся слегка и что-то сказал.

Пирующие засмеялись его словам, но уже сдержанно. Теперь я видел этого человека вблизи, и он уже не казался мне так похожим на Ябто.

Он сказал что-то еще и поглядел по сторонам — наверное, хотел, чтобы и мы услышали его слова. Подбежал невеликого роста человек, что-то сказал Йехе. Сидевший на троне бросил нам кусок мяса, которое я тут же спрятал под малицу. Нас увели.

В загоне я спросил Йеху, приставив помятую трубу к его лицу:

— Что сказали тебе?

— Смотрите, как жалок человек, когда хочет жить. Тот, кто цепляется за жизнь, с позором ее потеряет. Давай мясо.

Охота

Прошло несколько дней, и мы увидели невиданное. Тайна этого зрелища открылась мне через годы, но я расскажу ее теперь.

Тот человек ждал, когда подойдут его тумены из других стран.

Во всякое время, свободное от войны, монголы должны приводить в порядок снаряжение и заниматься охотой — таково было его повеление.

Когда он пировал, охота уже началась.

Войска, предназначенные для нее, разошлись месяц назад, а может, больше. Отряды уходили далеко на много дней пути друг от друга, и каждый знал одно: нужно не убивать дичь, а гнать ее вперед и не позволять, чтобы хоть один зверь, даже заяц или суслик, смог бежать в обратном направлении. Загонщики становились строем и, несмотря на то, что в самом начале охоты они находились друг от друга на расстоянии полета стрелы, их строй должен быть непреодолимой преградой для дичи. Позади строя шли особые люди, которые смотрели и жестоко наказывали за каждого проскочившего зверя. Когда попадались редкие острова леса, всадники собирались вместе и железным гребнем проходили меж деревьев, выгоняя всю живность, какая была, на открытое место, потом расходились вновь.

Загонщикам не было покоя ни днем, ни ночью. Опускалось солнце, они зажигали костры, и пока одни спали, другие факелами и беспрерывным криком гнали страх перед зверем. И зверь бежал вперед, полагая, что там спасение. Он мог уйти от загонщиков и думать, что спасся.