Ильгет. Три имени судьбы

Широкий человек не ошибся в ожидании. Скоро до его ушей донесся протяжный вой, похожий на далекий крик болотной птицы. Вой обрывался, переходил в едва различимый хохот. Ябто улыбнулся и пошел дальше.

Он не ослышался — выло и хохотало мое тело. Единственное, что я помню о той муке, что душа вытекла, как глаз. Я был готова принять все, что скажет широкий человек. Потом я провалился в темноту.

Среди множества умений причинять страдания врагу — снимать кожу с головы и с живого лица, резать тело на мелкие куски, как мясо во время еды, жечь горящими головнями, сажать на очищенные от веток и заостренные сверху деревья — умение выставлять на гнус считалось самым изысканным. Для него требовалось терпение и время. В жаркий летний день гнус уносил рассудок врага еще до захода солнца, и враг выл и хохотал, как воет человек без разума. А к середине следующего дня гнус оставлял белое обескровленное тело — сонмы существ разносили по тайге жизнь врага.

Но Ябто знал, что я не умру, — он сам не хотел этого. Нечаянная осенняя жара была подарком ему, а подарок духа, бесплотного демона, который ведет человека, не может быть во вред. В эти дни демон был так близко, что широкому человеку казалось, будто он слышит не только его слова, но само дыхание.

Он быстро нашел то, ради чего отлучился в лес.

Ябто спускался с горы, и два жирных глухаря, привязанных к поясу, били его по ногам, еще один лежал в мешке за спиной — тайга послала птиц, как гостю подают еду на деревянном блюде. Широкий человек шел и думал о своей жизни, которая вдруг необычайно ясно сложилась в его памяти. Он был под крепкой защитой, хотя не раз мог погибнуть не только от чужих людей, холода и голода, но и от собственных ошибок. Наверное, это и есть то, что называют участью, думал Ябто — он забыл горе и знал, что тревога, посещавшая его, уже не вернется. Он не боялся участи.

Спустившись в низину, он увидел дым от костра и ускорил шаг. Солнце заканчивало пир и уходило к закату. Ябто не слышал крика и понял, что гнус, получив свою долю, не оставил заморышу сил даже для крика. Он дошел до перекрещенных обгорелых бревен, откуда открывалось его временное стойбище на берегу.

Первое, что увидел широкий человек, — пустую сосну, у корня которой валялись разрезанные куски аркана. Исчезла и одежда зморыша.

— Эй! — негромко крикнул Ябто.

Он еще ничего не понял.

— Ябтогна… Явире…

Никто не ответил. Он начал метаться вдоль берега, не зная зачем, и скоро нашел Ябтонгу.

Старший сын лежал животом на валуне посреди реки в половине полета стрелы от стойбища — течение колыхало тело и вместе с ним оперенное древко, торчавшее из спины.

Другого сына Ябто найдет позже, в половине дневного пути, там, где река становится извилистой и совсем мелкой.

Люди Нга

Земли людей Нга начинались от правого берега родовой реки Ябто и уходили на север вплоть до ледяного моря. Это были самые великие владения, а сам род — несочтенным и необъятным. Никто не знал, сколько семей могут назвать себя людьми Нга. И столь же необъятным был страх перед этим племенем.

Люди Комара, люди Бобра, люди Мыса, Ивняковые, Ручьевые, Березовые, Лисьи, Беличьи люди, все рода, чье изначальное имя было легко объяснимо, не могли понять происхождение людей Нга.

Кто был тот предок, который заключил вечный договор с верховным духом зла, вождем холода и царем преисподней, или же сам дух избрал себе народ — никто не знал этого. И сами люди Нга хранили это в тайне, а тайна порождала страх, который в других родах передавался от отца к сыну, как обычное наследство.

Шаманы толковали: Нга — сын Нума, верховного бога, творца мира и всего, что в нем, — обманул отца. Тайком он покрыл нечистотой первых людей, созданных Нумом, отчего они стали смертными и потеряли задуманное богом отвращение к нечистому. Нум разгневался и хотел сделать сына небесным бродягой, но льстивой покаянной речью Нга умолил отца не прогонять его. Он сказал, что раскаяние его так глубоко, что он не дерзнет просить отца о небесном уделе, а просит ему дать наследство на земле, самое ничтожное, какое только можно придумать.

— Пусть мои угодья уместятся на кончике посоха, — сказал Нга, — только не прогоняй меня, отец.

Нум видел раскаяние сына и уговаривал его взять больше, но сын плакал, рвал волосы и проливал слезы, от которых на землю пришел потоп и убил многих из людей. Наконец Нум согласился и дал ему удел на кончике посоха. Нга вытер слезы, поставил посох на поверхность земли и проткнул ее насквозь.

— Ты сам обещал мне дать то, что заберет посох. Все, что под землей, — мое. Держи слово, мой бог.

Нга смеялся, говоря это, а у Нума сжалось сердце оттого, что не только людей — бессмертных и не ведающих нечистоты — он потерял, но и сына, который свой божественный ум обратил к обману отца.

— Будет по-твоему, — сказал Нум.

Это были последние слова бога, произнесенные в пределах видимой вселенной. Сказав это, он ушел туда, где кончается последнее небо, и больше не показывал себя.