Ильгет. Три имени судьбы

Пригнувшись, будто в настоящем бою, они побежали каждый на свое место. Длинноногий Паук первым остановился и с колена пустил стрелу — следом заговорили луки братьев. Все трое были надежными стрелками, каким не стыдно показать свое умение на большом празднике, но сейчас удача уходила от них. Волкам не понадобилось большой ловкости, чтобы избегать смерти — каждый из них попросту уходил с того места, где пролетала стрела.

Казалось, стая имела единый разум, опережающий замысел врага.

Паук первым понял это, когда увидел, как от общей линии отделился вожак — крупный волк с едва различимым горбом на холке и подпалиной на боку. Не спеша, он отбежал вправо, остановился и завыл. Едва стих зов, издалека начали появляться новые крапины — люди видели лишь часть стаи, — и когда линия волков стала плотнее, звери одновременно поднялись и побежали, охватывая стрелков петлей.

Сердце Паука похолодело, когда он вдруг ощутил предательскую легкость за спиной — в раже он расстрелял больше половины стрел, и наверняка то же сделали братья. Волки начали неспешно расправлять петлю, дожидаясь того мгновения, когда люди уже не смогут долго держать их на расстоянии. А с пальмами против такой стаи не устоять — даже втроем, вставши спина к спине.

Паук вскочил и оглянулся. С той стороны, где стояли Оленегонка и Печень, расправлялась та же петля. Будто издеваясь, волки останавливались и обнюхивали торчавшие из земли черноперые стрелы — их было много, как тальника на берегу.

— Э-эй, хватит! — что есть мочи заорал Паук. — Не стреляйте! Все ко мне!

Он побежал к тому месту, откуда они разошлись, чтобы начать бой. К счастью, братья не обладали столь же быстрым умом, какой был у Хэтанзи, поэтому страх перед единым разумом стаи еще не остудил их нутро.

— Ты хоть одного подстрелил? — задыхаясь, спросил Оленегонка.

— Нет…

— А я двух — в лес ушли.

— Не ври, — пискнул Печень.

— Я не вру!

Паук обоими руками схватил головы братьев и столкнул их лбами.

— Росомахи, слушайте меня. Когда волки будут вот здесь, — он указал на тропу, которой они шли еще недавно, — тогда нам конец.

Мы не отобьемся, даже если перестреляем половину.

Лица братьев вытянулись.

— Что делать, Хэтанзи? — прошептал Оленегонка.

— Надо бежать туда, откуда пришли, к Сорожьему озеру.

— А следы? — спросил Печень. Голос его дрожал, как перед наступлением слез. — Ведь он там… Нохо.

— Если мы доберемся до озера, по следу пойдут все — так сказал Хунгаль. Тогда ему не уйти. Думай, глупый твой нос… А теперь молитесь своим ногам.

Они оставляли долину, держа луки готовыми к стрельбе. Паук бежал последним, часто оглядываясь назад, чтобы видеть стаю. Волки двигались все той же петлей — справа, слева и сзади бегущих.

— Обходят! — крикнул Печень. Он дышал тяжело.

— Не обойдут. Терпи, скоро будет легче.

Паук знал, о чем говорил: долина постепенно сужалась и переходила в ущелье, по которому можно идти только по одному. Тогда стая вытянется в линию и напасть на людей станет намного труднее. Паук уже убедился в чудесном общем разуме стаи и понимал: если волки захотят напасть и получить легкую добычу, то сделают это скоро, до того, как долина уйдет в ущелье.

Но стая бежала мерно и не показывала явного желания напасть.

— Смени меня.

Оленегонка встал на место Паука и бежал спиной вперед — в этом умении ему не было равных.

До ущелья оставалось совсем немного, когда стая прекратила погоню.

— Они уходят, — крикнул Оленегонка. — Уходят волки!

— Не останавливаться.

Паук почувствовал, как тяжесть сползает с души. Видимо, то же чувствовали братья. Они остановились у реки, над которой нависали лесистые бока гор. Пока бежали, Паук вспомнил о Рукавичке — она исчезла, как только появилась стая. Он не держал на нее зла, — путь всякой собаки заканчивается там, где начинается путь волка. Храбрый дурак Маут не понимал этого.

Но участь собаки тут же прояснилась, когда Паук увидел ровную цепь изрытых маленьких следов. Рукавичка бежала к Сорожьему озеру, чтобы привести подмогу людям, окруженным волками.

Длинноногий Паук Хэтанзи чуть не заплакал от нежности.

Они шли, пока тьма не рухнула в ущелье.

* * *

Все трое добрались до озера едва живыми. Ночь они провели на ветвях старой коренастой сосны и почти не спали. Пока радовались удаче, гнали по следу, уходили от волков, забыли о голоде и усталости, но с рассветом каждый из них чувствовал себя стариком или больным. Холод крепчал и высасывал силы. Сушеное мясо не вернуло прежней бодрости, но все же не дало совсем ослабнуть.

Таким же было и все войско, собравшееся у озера Сороги. Воины Передней Лапы крепились, но мысли их были мрачны, — никто не нашел даже малого следа. Юколы оставалось совсем немного, чтобы есть сырое мясо требовалось мужество, и холод — враг, перед которым бессильны даже самые храбрые, — подбирался все ближе.