Ильгет. Три имени судьбы

— Пороть идолов — глупое занятие, оно только для выживших из ума стариков. Бесплотные смеются над этим, а потом мстят.

Кукла Человека замолчал, вдохнул чистый ветер и закрыл глаза.

— Но, чтобы приручить судьбу, тебе мало исправить собственную жизнь. Если мир стоит на Древе Йонесси, придется встряхнуть все Древо — меньшее не доставит тебе покоя. Ты сильный. Попытайся. Только не сорвись, иначе пожалеешь. Теперь иди. Оставил сыновей — оставь и меня… Устал я.

Ябто взял старика под мышки, заботливо усадил на землю, прислонил спиной к камню и, сняв с пояса топор, пошёл к краю скалы. Спускался он легко, обрушая за собой каменные уступы, чтобы ничья рука больше не коснулась их.

Ума

В устье своей реки Ябто поставил чум.

Его река была шумна, а Йонесси не желал говорить и обдавал стойбище мокрым холодом.

Широкий человек готовил снасть к завтрашнему лову. Ума высекала огонь на бересту, чтобы готовить еду из оставшегося скудного припаса. Вопреки своему обычаю, широкий человек положил в лодку спутанную сеть. Осенний свет быстро уходил, и Ябто не различал крапивных нитей и опять же, вопреки обычаю, скомкал сеть, бросил в лодку и пошел к костру.

Огонь под котлом оживал, обнимал котёл и плясал вместе с ним.

— Принёс бы сеть к свету, — сказала Ума.

Это были первые слова после нескольких дней молчания, и широкий человек удивился звучавшему в них спокойствию и смелости — ведь Ума смотрела на дело мужчины. Он запретил жене изводить его плачем по сыновьям, но все равно ждал этого плача. Жена молчала, и тревожное удивление подступало к широкому человеку.

— Завтра, — сказал он.

Ума мешала палкой варево в котле и говорила в размер движениям, и не глядела на мужа.

— Как же будешь распутывать сеть, когда осень и светает поздно, и ты так все запутал, что пропустишь время утреннего лова, и мы снова останемся без рыбы, как уже оставались…

— Замолчи…

Ума не слушала, она продолжала мешать в котле и говорить.

— … без рыбы, и без мяса. На что ты потратил время кормящей осени, Ябто, золотое время, когда сохатый и олень лопаются от жира, когда гнус забыл о наступлении холода и раздумал умирать? Ты искал свое железо, Ябто, и нашел его — в железо ты обратил моих сыночков, муж железный, мои сыночки будут сверкать на солнце и защищать твою грудь, спину, плечи, голову…

— Замолчи.

— … ни стрела, ни пальма, ни копье, ни топор не возьмут тебя, потому что я, не в пример другим женщинам, чисто мыла соски, проточной водой мыла, когда брала кормить каждого из них, и даже драчуна Лара, и даже заморыша Вэнга. Обращенные в железо…

Ябто понимал, что это и есть начало плача, но не того, которого он ждал.

Горе матери пробивало заваленный выход из логова, чтобы выйти дивным, бесстрашным, слепым зверем… Он схватил жену за парку и тряхнул со всей силы. Кипящий котел покачнулся и шумно срыгнул на огонь. Но когда Ябто отпустил руку, Ума подобрала оброненную палку.

— … они будут хранить тебя, потому что не для них я мыла соски, а для тебя, Ябто. Зачем им жить, если живешь ты?

Широкий человек усилием придавил гнев.

— Я говорил тебе, что найду тех, кто их убил. Успокойся….

Он помолчал и сказал глухо:

— Поплачь.

Женщина Поцелуй прекратила мешать в котле и посмотрела на мужа.

В прыгающем пламени Ябто увидел ее круглое, обвисшее лицо и понял, что слезы на этом лице не появится никогда, — вышел зверь, в пылающей утробе которого сгорели все слезы, осталась только вера в то, что он, Ябто, убил своих детей, Ябтонгу и Явире. И эта женщина, которая когда-то хотела стать рыбой, чтобы дети вылетали из нее, как икринки, теперь жила только ненавистью к мужу.

Широкий человек понял этот взгляд, хотя и не находил для него слов. Он увидел зверя. Он понял, что зверь в облике жены не отстанет от него, не умрет сам по себе, — он будет жить, пока жив широкий человек. Зверь прячет глаза, смотрит в землю, но из всех вещей в мире видит только Ябто.

— Вставай, — сказал он жене. — Пошли.

* * *

Ума поднялась и пошла впереди мужа.

Она не спрашивала, куда и зачем они идут, не показывала страха, не говорила своих страшных слов — напротив, свое тяжелое круглое тело Женщина Поцелуй несла легко, ступала безошибочно, ни разу не споткнувшись в непроглядной тьме, будто обладала глазами совы. Сильнее мужа она была только ненавистью к нему, и ненависть дала ей легкий шаг — такой же, которым она, смеясь, заманивала молодого Ябто в тайгу, подальше от стойбища, чтобы обоим насытиться любовью, и Ябто бежал за ней тяжелым, ныряющим бегом, шумно дыша, разбрызгивая обильную влагу изо рта…

Кусок неба, осыпанного звездами, в распадке сопок был для них единственным светом. Глаза Ябто осваивались, и легкая походка Женщины Поцелуй вселяла в него страх. Широкий человек не поддавался страху, но тот прыгал где-то рядом, посмеиваясь над ним, и от досады Ябто несколько раз падал, глухо ругался и едва не потерял привязанный к поясу топор. Ему казалось, что этот путь — начало поединка, и чем дольше он шел, тем яснее видел в Уме сильного врага и готовил себя к встрече с сильным врагом.

И Ябто понял — пришло время нанести удар.