ИЛИ – ИЛИ

Бродяга поплелся следом за ней, подчиняясь так же безразлично, как собирался подчиниться проводнику.

Он остановился посреди вагона, придерживая рукой свою котомку, и осматривался все так же безразлично, но внимательно.

– Садитесь, – сказала Дэгни.

Он подчинился и посмотрел на нее, словно ожидая дальнейших приказаний. В его поведении сквозило что-то напоминающее достоинство. Он не скрывал, что понимает: он не может ни на что претендовать, ни о чем просить, он готов ко всему, что с ним сделают.

Ему было чуть за пятьдесят, телосложение и просторность костюма говорили о том, что когда-то он был сильным и крепким мужчиной. Безжизненное равнодушие взгляда не могло скрыть ума, глубокие морщины не утаили, что лицо когда-то выражало характерную для честного человека доброту.

– Когда вы в последний раз ели? – спросила Дэгни.

– Вчера, – ответил он и добавил: – Кажется.

Она позвонила проводнику и заказала ужин на двоих. Бродяга молча наблюдал за ней, но, когда проводник ушел, попытался поблагодарить ее:

– Я не хочу, чтобы из-за меня у вас были неприятности, мэм.

Она улыбнулась:

– Какие неприятности?

– Вы ведь путешествуете с одним из этих железнодорожных магнатов, да? ЛЬ •

– Нет, одна.

– Тогда вы жена одного из них?

– Нет.

– А…

Она увидела, какие старания он приложил, чтобы сохранить на лице что-то похожее на уважение, будто стараясь принести извинения за то, что в неподобающей манере вынудил сделать признание, и рассмеялась:

– Нет, и не то, что вы подумали. Видите ли, я одна из тех самых магнатов. Меня зовут Дэгни Таггарт, и я работаю на этой железной дороге. , – О… по-моему, я что-то слышал о вас, мэм, в былые времена. – Было трудно сказать, что для него значило «былые времена», – месяц, год или какой-то другой отрезок времени, прошедший с тех пор, как он махнул на себя рукой. Он смотрел на нее с интересом, обращенным в прошлое, словно вспоминая, что существовало время, когда он счел бы ее достойной внимания личностью. – Вы та самая дама, которая управляла железной дорогой, – сказал он.

– Да, – ответила она, – управляла.

Он не выказал ни малейшего удивления тем, что она захотела помочь ему. У него был такой вид, будто он встретил на своем веку столько жестокости, что отказался от попытки что-то понять, чему-то поверить, чего-то ожидать.

– Где вы сели в поезд?

– Еще на главной станции, мэм. Ваша дверь была не заперта. – Он добавил: – Я думал, что здесь меня никто не заметит, потому что это персональный вагон.

– Куда вы едете?

– Не знаю. – Затем, поняв, что это могло прозвучать как мольба о жалости, он добавил: – Пожалуй, я просто хотел ехать без остановок, пока не увижу место, которое сулит хоть какой-то шанс найти работу. – Таким образом он попытался принять ответственность за свою судьбу на себя, а не перекладывать бремя своей неприкаянности на ее плечи – попытка, относящаяся к тому же ряду, что и забота о чистоте воротничка.

– Какую работу вы ищете?

– Люди больше не ищут конкретную работу, мэм, – спокойно ответил он. – Они ищут просто работу.

– А какое место вы надеялись найти?

– Ну… ну, такое, где есть заводы, я думаю.

– А вы не ошиблись направлением? Заводы и фабрики на Востоке.

– Нет, – уверенно ответил он. – На Востоке слишком много народу. За заводами слишком тщательно наблюдают. Я подумал, что, может быть, где-нибудь есть место получше, где народу поменьше, да и надзора тоже.

– А, так вы бежите? Беглец от правосудия?

– Не в том смысле, как в прежние времена. Но сейчас дела обстоят так, что я думаю, вы правы. Я хочу работать.

– Что вы имеете в виду?

– На Востоке нет работы. И никто не может дать работу, даже если у него есть работа, а то мигом угодит в тюрьму. За всеми следят. Работу можно получить только через Стабилизационный совет, а у совета своих друзей, ждущих работы, целая толпа, больше, чем у миллионера родственников. Что до меня… у меня нет ни тех, ни других.

– Где вы работали в последний раз?

– Шесть месяцев болтался по стране, нет, больше, пожалуй, около года. Уже трудно сказать, но чаще всего это была поденная работа, обычно на фермах. Но сейчас и это становится бессмысленным. Я знаю, как смотрят фермеры, им тяжело видеть голодного человека, но они сами на грани голода, у них нет работы, нет пищи, а то, что им удается сохранить, отбирают если не налоговые инспекторы, то бандиты; знаете, по всей стране орудуют банды, как они говорят, дезертиров.

– Вы думаете, на Западе лучше?

– Нет, не думаю.

– Тогда зачем вы туда едете?

– Потому что никогда прежде не пытался сделать это. Это последнее, что осталось. Куда-то ехать. Просто не останавливаться… Знаете, – неожиданно добавил он, – я не думаю, что из этого что-то выйдет. Но на Востоке, кроме как сидеть под забором и дожидаться смерти, делать нечего. Думаю, что был бы не против, я имею в виду умереть. Я знаю, это было бы намного легче. Просто я уверен, что сидеть и ждать смерти, ничего не предпринимая, – большой грех.