«…Или смерть?» Дворовый Катехизис Русского человека

– У меня есть одна особенность, которую я, честно говоря, не особенно афиширую, но она известна людям, которые меня используют как профессионала: я с раннего детства ухитряюсь знать, о чем думают люди, с очень большой точностью приближения. А огромный практический опыт позволяет видеть окончание происходящих событий, то есть я предвижу, когда и чем они заканчиваются, и почему. Интуиция зачастую – это неосознанный анализ предыдущего опыта.

Отношусь я к этому с большим скепсисом, и это ужасное испытание, потому что человек думает, что если он не открывает рот, то не слышно, о чем он «кричит». А мне порой такие гадости с закрытым ртом говорят… Такое я слышу, такое я вижу, что так больно, что вроде и реагировать как-то надо, а как ты будешь реагировать, когда тебе ничего не говорили?

Но это так, отступление. Однажды вдруг остро осознал, что моей жизни угрожает конкретная опасность. Ницше говорил: «Важна не сила ощущений – важна их продолжительность». Эта самая продолжительность меня и спасла. Когда с детства судьба лупит тебя так, что шерсть клочьями летит, и вспоминаешь только ужасы, не помня радости… А значит, чувство предстоящей, познанной опасности не деморализует, а мобилизует все ресурсы на борьбу, и принимаешь возможность собственной гибели с холодным цинизмом, понимая, что жизнь – это хрупкое, суетное занятие и оно конечно по сути своей. Это позволяет воспринимать мир объективно, а не через истероидную призму страха. Меня это спасло – и Слава Богу за уже прожитые мною ужасы!

…А тогда я был в бане, под душем, и думал: «Ну ладно, что ж, если уж так суждено, то пусть случится…» Причем, не зная совершенно, что, когда должно случиться, почему, зачем? Стою и думаю: «Вот уже сыну у меня пять лет, не совсем маленький, не так страшно будет, деньги какие-то к тому же останутся…» Потом останавливаю себя и говорю: «Стоп-стоп-стоп! Ты чего, ты о чем? Уймись! Что случилось?..» В эти моменты, когда подобное происходит, поневоле задумываешься о своем психическом здоровье, хочется по-русски сказать: «Да ты гонишь, парень! Ты просто гонишь!» Если кто-то другой начинает ко мне приставать с подобными вопросами, я обычно говорю: «Дилера меняйте. Не курите эту дрянь, она вас убивает!» Но себе-то я этого сказать не мог, потому что дрянь я точно не курил.

Я понял одно: надо молиться. Молиться Богу о том, чтобы укрепил, чтобы уберег. Помолился, сразу стало легче, сразу отпустило…

В тот вечер со мной случилось событие, после которого я очнулся через месяц. Сказать, что я чудом остался в живых – не сказать ничего. Каким я остался – это вообще отдельная тема, у меня глаза в разные стороны смотрели, переломано всё лицо, тяжелое сотрясение мозга, которое потом чинили в течение года, синяки под глазами год не проходили. Можете представить мое состояние?

И то, что я чудом остался в живых, ничем другим, кроме Божьей милости, не объяснить. Я говорю это про себя, потому что это – выстраданная вещь. Шутить на эти темы или выдумывать подобные истории, как минимум, вульгарно. Поэтому мне легко об этом говорить: это было со мной. Я почувствовал страшную угрозу, Господь меня надоумил, я обратился к нему с молитвой – и Он спас меня. В который раз. И этих спасений было на моей памяти штук семь, когда я понимал, что ничем иным, как Божиим промыслом, их не объяснить. Ну, у меня профессия такая, всё, что со мной связано, всегда было на острие чего-то.

Самые яркие события, происходящие с людьми, – это события, которые случаются на войне. Напомню: в окопах атеистов нет. И люди, рассказывающие о чудесных спасениях на войне, всегда говорят, что только милостью Божией произошло то, что оставило им жизнь. И слава Богу.

Еще могу рассказать об одном уж совсем удивительном событии. Я пытался бороться за зал. Это был далекий 1997 год. Я – человек без денег, по сути нищий, не имеющий никого в Петербурге, никаких возможностей, никаких знакомств и связей. Я пытался построить тот самый зал на Ушинского, который сегодня все знают. И вдруг тренер, которого я привлек на работу, посчитал, что в состоянии меня оттуда какими-то интригами выдавить и занять мое место. Это был бывший офицер, дедушка, ничтожный и пьющий. Он бегал и писал на меня доносы руководству института, в здании которого располагался зал. А руководству, видимо, нравилась эта возня вокруг меня, и они активно провоцировали его продолжать ее. Это были «те самые» годы, и люди спросили меня: «А чего ты ему ножки-то не переломаешь?» А я говорю: «Вы знаете, я брезгую». И не то чтобы я хотел блеснуть своей нечеловеческой святостью или каким-то благородством, но просто физическая брезгливость не позволяла мне даже думать о том, что я могу или хочу каким-то образом поступить с этим человеком, ответив ненавистью на подлость. Сознаюсь, был в смятении и думал только: «Да будет всё по милости Божией!», – и пошел к Ксении Блаженной.

Я к ней иду, а на кладбище, где часовня над её могилой, народу как-то очень много. Подхожу и понимаю, что мне и в храм-то будет даже не зайти. Я растерялся и спрашиваю у бабульки: