Илья Ильф, Евгений Петров. Книга 1

Поехали на гору Машук. Видели Провал. Провал полный. Смотрели Лужицу. Воняла. Кажется, не понравилась. Место дуэли Лермонтова. Возникла мысль, что если бы Лермонтов убил Мартынова, то пришлось бы удовольствоваться могилкой без памятника. И был бы он безмо-нументный.

На празднике жизни в Пятигорске мы чувствовали себя совершенно чужими. Мы пришли грязные, в плотных суконных костюмах, а все были чуть ли не из воздуха.

Вопль: «Есть здесь что-нибудь не имени?»

Курорт имени поручика.

Прошла рослая девица. В будние дни замещает монумент Лермонтова.

Владикавказ.

Кошмарная ночь, увенчанная появлением Кавказского хребта. Оперные мотивы — восход солнца с озарением горных вершин. Гор до черта. <…> Во Владикавказе каждая улица упирается в гору.

«Терек — краса СССР». За красу взяли по гривеннику. Были вознаграждены видом Столовой горы Нарпита им. Халатова и Тереком. «Дробясь о мрачные… кипят и пенятся». Утесистых громад еще нет. Но деньги уже взяли.

«Знаете ли вы украинскую ночь?» (глядя на Терек).

В пучину Терека бросаются какие-то голые.

На Пролетарском проспекте имеется пивная «Вавилон».

Военно-Грузинская дорога.

Все оказалось правдой. Безусловно, Кавказский хребет создан после Лермонтова и по его указаниям. «Дробясь о мрачные» было всюду. Тут и Терек, и Арагва, и Кура. Все это «дробясь о мрачные». Мы спускались по спиралям и зигзагам в нежнейшие по зелени пропасти. Виды аэропланные.

Забрасывали автомобиль цветами, маленькими веничками местных эдельвейсов и розочек. Мальчишки злобно бежали за машиной с криками: «Давай! Давай деньги!» Отплясывали перед летящей машиной и снова галдели «давай». Кончилось тем, что мы сами стали кидать в них букеты с криком «давай».

Нелепые пароксизмы надписей на скалах, барьерах, табуретках и всех прочих видах дикой и недикой природы. Впереди, низко над землей, летели стайки, работая, как мотоциклы.

На Крестовском перевале мы зацепились за облако. Было мрачновато. Полудикие дети предлагали нарзан самодельный и просили карандашей. Паслись на крутизнах миниатюрные бычки с подругами своей горной жизни — коровками. Шофер-грузин в клетчатых носочках и особо желтых ботиночках. Дикость Дарьяльского ущелья. Необыкновенный ветер.

Гора Давидова — гора ресторанная.

Дождь и прохлада. Жизнь начинается, кажется, завтра и, кажется, на Зеленом мысу.

«Красный рай», ресторан.

Ресторан «Под луной».

Нежные грузины.

Представитель генерального общества французской ваксы.

Подводил формулы.

Блудный сын возвращается домой.

Мой друг, микадо.

* * *

Зеленый мыс.

Вот! Здесь мы пропадали.

Дело явно происходит в субтропиках.

В Москве тоже иногда приятно.

Дамочки любят скользаться в субтропиках.

Шаловливые братья.

Стихотворение, вызванное обстоятельствами

В песчаных степях Аравийской земли
Три (3) гордые пальмы безостановочно росли!

Трудящийся жираф.

Аджарская небылица.

Впрочем, все возможно.

Мои штаны лопнули 15 июня на Адской лесенке в Ботаническом саду. Лопались они с тяжелым и печальным гулом.

Вчера усмотрена была собака, на хребте которой красовалась надпись «Коля».

Вид на контрабандный город Батум в тихую погоду.

Красненький бантичек

(повестушка для деточек первенькой ступенечки)

Мальчик Сереженька всегда труждался. Дети трудящихся любят труждаться. Потом он вырос и сделался кассиром советскенького учреждения.

И труждался до тех пор, пока не совершил растра-точку. Одним словом, украл денежки.

Тут-то дорогому мальчику и закатили полагающееся — посадили в домик с решеточкой.

Ура, ура, ура!

Писатель Петечка

В жемчужных брючках

(соответствующая лирика)

Густая рапсодия Листа. Перемигивающиеся светляки. В черной ночи пухнут 68 000 мандаринов. Собаки видят в снах только кошек, и жизнь кажется им прекрасной. Древесные лягушки радостно каркают. Нефтяной маршрут вытягивается из туннеля. Кондуктора сетуют по поводу спецодежды. Жизнь, кажется, прекрасна. Идет дождь.

Жираф — солидное приданое для молодой тропической девушки.

Магнолия (фикус, получивший среднее образование). Схема. Цветок оной.

[Барашек] — шашлык, отбившийся от стада.

Ошибка

Когда легковерен и молод я был,
Зеленого Мыса я страстно любил

Тропическая селянка. Сумма впечатлений.

Не счесть алмазов в каменных…

Говорят, что Сухум тоже хороший город.

Шум падающего дождя смешивается с шарканьем <|>окстрота. А по ночам рояль, из которого выжали все модные звуки, печально и сам по себе отзванивал что-то ветхозаветное. Кажется, «не искушай меня без нужды, разочарованному чужды».

В темноте, сияя и раскачиваясь, балансировали Сочи.

Оказывается, что я старый морской волчок!

Не блюю!

Лавр.

Благородное дерево.

Пахнет супом и бриолином.

Растет по соседству.

Сиятельная Ялта.

Местонахождение прохладительного уголка «Фале-рон».

Как много в этом звуке.

В горячке путешествия.

Какой-то город.

Кажется, Севастополь.

Синее море — и я на берегу в белых штанах.

Симеиз — одна из пыльных жемчужин Крыма.