Илья Ильф, Евгений Петров. Книга 2

Хотя к теме этого фельетона некоторые виды товаров и не подходят, но мы их все-таки упомянем: на той же конфетной фабрике в течение шести лет валяются девять кило импортных ванильных палочек. В Союзкоже тихо и скромно приютились восемьдесят семь тысяч пар сандалий. На фабрике им. Боженко уныло стоят всяческие комоды, кровати и шкафы на шестьсот тысяч рублей. В Книгоцентре назло всем киевским музыкантам основательно спрятано на двести пятьдесят тысяч рублей нот. В Книгосоюзе лежат сто пятьдесят тысяч готовален. Они так хорошо спрятаны, что ни один будущий инженер не найдет ни за какие коврижки. Там же, подальше от писателей, засунуты куда-то в подземелье двадцать пять тысяч перьев.

Случилось это в Киеве.

1931

Его авторитет

Недавно мне пришлось сидеть в кабинете некоего Ивана Иваныча.

— Там бригада пришла, — сказал ему секретарь, — требует, чтобы мы на основании приказа передали в НКПС работающего у нас бывшего помощника машиниста.

— Какого машиниста? Разве у нас работает?

— Вот видите, вы даже и не знали. Конечно, работает. Маленький такой, рябой…

— Гм… рябой, вы говорите? А что он у нас делает?

— Между нами говоря, ничего. Так. какие-то бумажки согласовывает.

— Так-с. Попросите сюда бригаду. Пожалуйте, товарищи. Садитесь. Чайку не хотите ли? Нет? Чем могу?

— Туг у вас паровозный машинист служит. Так вот мы его хотим…

— Машинист? У нас? Служит? Паровозный? Вы смеетесь, товарищи…

— Да мы серьезно. У нас есть точные сведения.

— Нет у нас машиниста.

— Есть, есть. Нам известно. Маленький такой, рябой.

— Маленький? Рябой? Позвольте, позвольте… Конечно же, без него наше учреждение и минуты не сможет работать. Ну вот ни секундочки. Все развалится без него. Он нам нужен до зарезу!

Иван Иваныч вскочил с места и провел ребром ладони по своему горлу, желая подчеркнуть этим необходимость работы в учреждении маленького рябого машиниста.

— Берите кого угодно! — патетически воскликнул он. — Самого меня берите, но рябого… н-нет, этот номер не пройдет! Рябого я не отдам!

— Но ведь приказ!..

— Не могу, товарищи, и не просите.

— Посмотрим, — сухо сказала бригада.

— Посмотрим, — сказал Иван Иваныч также сухо.

Его глаза зажглись огнем вдохновения. Предстояла длительная веселая склока, полная деятельной борьбы и острых положений.

— Я им покажу, — бормотал Иван Иваныч, — я им покажу.

— А почему бы не отдать им машиниста? — спросил я. — Ведь вам он не нужен.

— Авторитет! — завизжал Иван Иваныч. — Мой авторитет! Я должен победить, понимаете, должен. Из принципа. И побежду, то есть побезжу, то есть побежа… Тьфу! Одним словом — увидите!

Я встречал Ивана Иваныча редко. В дни наших встреч он был то весел, то печален, в зависимости от хода склоки. Передавали, что он проявил бурную деятельность. Он навалил на машиниста тысячи новых обязанностей, посадил его в кабинет и снабдил его восемью телефонами и четырнадцатью печатями. Со стороны могло показаться, что без машиниста учреждение Ивана Иваныча действительно развалится. Иван Иваныч потирал руки. Склока быстро разрасталась. Говорили, что он поехал хлопотать в центр.

На днях я встретил Ивана Иваныча в поезде. Он был весел, бодр и энергичен.

— Как дела?

— Отлично, — ответил он. — Полная победа. Рябой оставлен у меня. Но чего это стоило, бат-тенька! Я сделал целый доклад на тему о необходимости оставить у меня этого… этого… забыл фамилию… Одним словом, кондуктора. Каково?

— Н-да, — заметил я, — а что вы теперь с ним сделаете?

— Пусть делает что хочет. Пусть себе согласовывает какие-нибудь бумажки. Не в этом суть.

Наш поезд опоздал на двадцать четыре часа.

— Безобразие! — вскричал Иван Иваныч. — То есть просто возмутительно! Пора уже обратить на транспорт внимание! Понимаете? Серьезнейшее внимание! Просто ч-черт знает что такое! Пойду к начальнику станции, устрою ему скандал. И в жалобную книгу напишу! Нужно же наконец найти основную причину безобразий на железной дороге.

И Иван Иваныч пошел выяснять. Выяснит ли?

1931

Мертвое дело

У Пантелеева умер в больнице горячо любимый друг Птицын. Этот печальный факт от Пантелеева некоторое время скрывали, боялись, что он не переживет. Потом все-таки решились.

Два часа просидел Пантелеев молча, глядя в одну точку и тяжело дыша. Он не обедал и не отвечал на вопросы. Казалось, горе сразит его. Но Пантелеев оказался сильнее горя.

— Баста! — вскричал он наконец. — Хватит распускать нюни! Пора взять себя в руки!

И Пантелеева охватила жажда деятельности.

— Все хлопоты по похоронам беру на себя, — сообщил он товарищам покойного, — уж вы, пожалуйста, не беспокойтесь. В какой он больнице? Ага, ну и прекрасно.

В больничной канцелярии Пантелеева встретили подозрительно.

— Вы за покойником? — спросил канцелярист. — Птицын? Ну, принесите справку о том, что этот ваш… как его, Канарейкин, действительно умер.

— Кто же, кроме вас, даст мне такую справку?

— Загс.

— Откуда же он знает, что Птицын умер?

— А вы ему какую-нибудь справку дайте.

— А вам нужна еще какая-нибудь справка?

— Да, уж принесите из домоуправления, — милостиво заметил канцелярист, — о том, что ваш Синичкин…