Илья Ильф и Евгений Петров

Но при всем том у безнадежно глупых заговорщиков, которых ловко мистифицирует Остап, остается свое, вполне реальное содержание. При всей никчемности Дядьевых и Чарушниковых, они не только комично-безобидны. В начале 30-х годов, побывав в Париже и приглядевшись поближе к деятельности русских эмигрантских обществ и союзов, Ильф и Петров писали: «Живут они в Париже, как в довоенном Мелитополе. Это не так уж легко — устроиться в Париже на мелитопольский манер. Но они сумели, не поддались губительному влиянию великого города, устояли, пронесли сквозь испытания и бури все, что там полагается проносить». Так же старгородские заговорщики — «устояли», «пронесли сквозь испытания и бури» и глупость, и косность, и злобу. Бывший предводитель дворянства мечтает снова стать предводителем, а бывший гласный городской думы — заседать в думе. Или вот еще одно лицо: слесарь-интеллигент Виктор Михайлович Полесов. Про него тоже не скажешь, как говорил о персонажах «Мандата» Луначарский, что эта фигура взята почти по-горбуновски или по-лейкински. Среди старгородских обывателей такой суетливый бездельник, сплетник и пакостник, «даже лицом напоминающий оперного дьявола, которого тщательно мазали сажей, прежде чем выпустить на сцену», вертится, как мелкий бес. Нет такой очереди, в которой он бы не постоял «из принципа» и не позлословил, нет события, в котором он не принял бы участия. Как же может обойтись без Полесова старгородский союз «Меча и орала»? В отдельном издании романа Ильф и Петров добавили коротенький обмен репликами между Остапом и Полесовым. «Ваше политическое кредо?» — спрашивает Остап. «Всегда»,— восторженно отвечает Виктор Михайлович. Для Полесова самое важное «примыкать» — ко всякому, кто недовольно брюзжит и злобствует. Организуй гадалка Елена Станиславовна тайный союз гадалок и хиромантов, он и среди гадалок станет ревностным борцом за идею. Какую? Не имеет значения. Все равно, он и там будет раздраженно ругать советские порядки.

Сами Ильф и Петров постоянно заботились об усилении позиций своей сатиры. Это легко проследить даже в пределах одной книги. Дм. Молдавский, сравнивая различные издания романа «Двенадцать стульев» («Товарищ смех», «Звезда». 1956, № 8), показал, как росла требовательность авторов к себе, как безоговорочно они отсекали эпизоды и даже целые главы, которые, по их мнению, мельчили сатиру, низводили ее до уровня застольной шутки. Правда, с иными авторскими сокращениями трудно бывает примириться,— столько в них юмора, остроты. Как, например, не пожалеть, что смешной рассказ репортера Персицкого о молодом скульпторе Васе и голубоглазой Клотильде печатался только в «30 днях» и в первом отдельном издании книги. По мнению Дм. Молдавского, Ильф и Петров исключили эту притчу из «Двенадцати стульев», чтобы не повторять еще одну историю о халтурщиках, которые и без того заняли много места в романе. Вероятно, причина угадана критиком правильно. Но все же эпизод с Клотильдой вносил в роман свои смешные подробности. Клотильда любила читать Шиллера в подлиннике и слишком много рассуждала о вечности в искусстве. А Вася был всего лишь «нормальным халтурщиком-середнячком». Он не хотел лепить свою возлюбленную. Он лепил по фотографии бюсты заведующих кооплавками. И когда бедная девушка в отчаянии разбила эти скульптуры, он не умер и даже не сошел с ума. Наутро, войдя в мастерскую, Клотильда увидела, что Вася придавал последний лоск скульптуре заведущего кооплавкой №28. Фотография стояла на столике. Искусство вечно. Но заказ надо было сдать в срок.