Илья Ильф и Евгений Петров

Ильф и Петров поднимались на леса великих строек, ездили по колхозам Украины, присутствовали на открытии Турксиба. Кипение великих дней отразилось и в «Золотом теленке». Но своеобразно. Ведь Ильф и Петров писали сатирический роман с сатирическими героями, и там не так уж много было эпизодов, которые прямо вводили нас в большую, настоящую жизнь социалистического общества. Командор экипажа «Антилопы» не любил асфальтовых и шоссейных дорог. Он отдавал предпочтение проселкам. На них еще валялись деньги, необходимые Остапу для текущих расходов. Но уже и на проселках людям его профессии все реже перепадали золотые перышки жар-птицы. Новая жизнь повсюду решительно напоминала о себе, то пролетая перед носом ошеломленных и растерянных пассажиров «Антилопы» сверкающей колонной автопробега, то в глухой пустыне ослепляя Остапа Бендера огнями Турксиба. Обобщенный образ героического времени живет и в этом романтическом описании машин автопробега, которые в столбах света мчат вперед, радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями, и в возгласе девочки-пионерки, которая на смычке рельсов Восточной магистрали весело крикнула из глубины пустыни в микрофон: «Да здравствует пятилетка!», живет и в строках лирических авторских отступлений. Вспомним хотя бы то место в романе, когда авторы, на минуту оторвавшись от хлопот со своими суетливыми героями, заглядывают не в кабинеты геркулесовцев, не в фиктивную контору по заготовке рогов и копыт, а в черноморский порт, где днем и ночью из трюмов кораблей выгружается оборудование для Тракторостроя, и дальше, дальше скользят по необъятному небу нашей родины: «Розовый кометный огонь рвался из высоких труб силикатных заводов. Пылали звездные скопления Днепростроя, Магнитогорска и Сталинграда. На севере взошла Краснопутиловская звезда, а за нею зажглось великое множество звезд первой величины. Были тут фабрики, комбинаты, электростанции, новостройки. Светилась вся пятилетка, затмевая блеском старое, примелькавшееся еще египтянам небо».

Такое описание, сходное, пожалуй, с обширными театральными панно, на которых художник спектакля и режиссер стремятся обобщенно запечатлеть черты времени, как бы раздвигает границы повествования. В «Золотом теленке» отчетливей, чем в предыдущих произведениях Ильфа и Петрова, вырисовываются картины советской жизни; с ними соотносится, соизмеряется все, что есть в романе. Здесь уже не было необходимости дополнительно вводить в действие ни Треухова, ни Гаврилина, потому что в романе появлялось нечто более весомое, чем эпизодические фигуры Треухова и Гаврилина. Образ Советской родины органически «вписывался» в сюжет. Это был успех. Для Ильфа и Петрова успех принципиальный. В сущности говоря, они нащупывали для себя тот же путь, по которому шел в своих сатирических комедиях Маяковский, сумевший и в «критикующих вещах», не выводя положительных типов, дать «бодрый, восторженный отчет, как строит социализм рабочий класс».

«Кометный огонь» пятилетки бросал из глубины сцены свой яркий отблеск на все персонажи «Золотого теленка». Даже анахорет Хворобьев нигде не находил себе покоя. Помните эту гротесковую фигуру бывшего попечителя учебного округа, который тосковал о монархических снах? Но советский строй ворвался даже в сны монархиста. Хворобьеву хотелось бы увидеть царский выход из Успенского собора, а ему представлялись совхоз «Гигант», председатель месткома товарищ Суржиков, большие советские перелеты.

И Остап Бендер, быть может впервые за всю свою жизнь, с тревогой начинает задумываться о будущей судьбе. В «Двенадцати стульях» он был на этот счет достаточно беззаботен. Тогда Остап еще жил и действовал в частнокапиталистическом укладе, действовал такими методами, которые кормили плутов и проходимцев чуть ли не со времен Ласарильо из Тормеса. Почему же четыреста «сравнительно честных» способов отъема денег, известных Остапу Бендеру, не могли бы прокормить и этого ловкого пройдоху? Во всяком случае, гоняясь за сокровищами мадам Петуховой, он не ощущал острой практической необходимости в миллионе. Воробьянинов знал, как распорядиться бриллиантами. И даже глупый отец Федор знал,— ему нужен был свечной заводик, подле которого он хотел жить и распивать наливочку. А Остапу, чуждому столь мелких и корыстных собственнических интересов, мерещились фантастические картины,— слишком фантастические, чтобы принять их всерьез, вроде заграждения голубого Нила плотиной или открытия игорного особняка в Риге с филиалами во всех лимитрофах. В «Двенадцати стульях» он и впрямь еще мог производить впечатление «свободного художника», которого больше самих денег занимает процесс их добывания. И это, кстати говоря, снижало остроту социальной характеристики Остапа.