Илья Муромец.

— Ну, жалел, наверное, — неуверенно ответил дружинник, отмахиваясь рукой от надоедливого слепня. — Я ее и не знал совсем, наши отцы сговорились русским обычаем, да я ничего против не имел.

— Вот как, — задумчиво протянул Лют. — Стало быть, как у варягов принято. А я свою Светлану на Купалу умыкнул.

— Силком?

— Она не против была, — лицо Улеба стало до странности мягким. — На коня дернул — и на Заставу. Был бы батька жив — ох досталось бы мне, а так — сам себе воевода. Ну а к осени обвенчались.

Он замолчал, думая о тех коротких счастливых месяцах, что выпали ему с покойной женой, и Сбыслав, понимая, что тут говорить нечего, положил руку на могучее плечо порубежника и легонько встряхнул. До Киева ехали в тишине, уважая думы друг друга. У ворот Улеб повернул Мыша и ткнул рукой в подстреленного отрока:

— Этого я с собой заберу, надо ему горло нужными травами обложить, чтобы не распухло. Ни сегодня, ни завтра, ни через два дни печенеги не сунутся, так пусть парень у нас полежит. А со мной отряди еще двоих — посмотрят, поучатся, а как лучше станет — к вам заберут.

— Благодарствую, — поклонился Сбыслав и кивнул дружинникам, что поддерживали раненого,

— Ну, братко, у тебя служба воеводская, но выкроишь часок — приезжай к нам, — Улеб протянул Якуничу руку. — Ты говорил — я тебе люб, а и ты мне тоже, жаль, в гости звать некуда.

— Найду час — приеду, — ответил Сбыслав и крепко пожал мозолистую ладонь. — Будь здоров, Улеб Радославич.

* * *

На государевом дворе Сбыслав отпустил отроков в гридницу и пошел докладываться князю. Владимир уже кончил советоваться с черниговцами, Гореслав Ингварович, пьяный и растроганный княжеской лаской, отправился к своим полкам, а великий князь, что на пиру не столько пил, сколько под лавку лил, сидел за столом и что-то чертил на пергаменте. Сбыслав перекрестился на образа и подошел к Красну Солнышку. Уж полтора года, как Владимир даровал сыну старого Якуна право входить без доклада, и сейчас князь лишь поднял бровь при виде запыленного и забрызганного кое-где неотертой кровью воеводы.

— Ты где шлялся, млад ясен сокол? — спросил государь не столько зло, сколько укоризненно.

— Ходил за Днепр, княже, вражью силу поразведать, — честно ответил воевода.

— А я тебе на то позволение давал? — больше для порядку поинтересовался Владимир.

— Прости, княже, — честно вздохнул Сбыслав. — У тебя тут пированье шло, а мне как раз доложили, что на той стороне вражьи сторожи появились.

Владимир вздохнул и положил перо на пергамент:

— Ну так рассказывай, чего вы там с Улебом наразведали.

Якунич не стал спрашивать, откуда князь знает, с кем он ходил за Днепр, и кратко рассказал, чем закончилась их вылазка. Выслушав воеводу, Владимир встал и прошелся по горнице:

— Значит, говоришь, пять дней у нас есть?

— Может, и больше, княже, — кивнул Сбыслав. — Но я бы положил меньше, чтобы врасплох нас не застали.

— Сколько ни клади, решать все равно Калину, —. подвел черту Владимир. — У меня к тебе вот какое дело будет. Новгородцы к Киеву ввечеру подойдут. Надо им такое место отвести, чтобы и почет был, и с нашими киевлянами они рядом не были, а то еще до Калина у нас такие драки пойдут — разнимать устанем. Зятюшке моему это накрепко втолкуй, прежде чем ко мне его звать...

* * *

О том, как Соловей Будимирович женился на племяннице великого князя, в Киеве ходили разные слухи. Некоторые спьяна болтали, что Владимир торопился грех прикрыть, мол, не убереглась Забава, по пристаням разгуливая, пришлось наскоро выдать за новгородского гостя. Сбыслав, случалось, за такое в корчмах да и просто на улице сильно бил в морду, пока Апраксия не наказала больше так не делать — злым людям все равно ничего не объяснишь, а каждая драка — лишняя поруха дружинной славе и Забавиному доброму имени.