Илья Муромец

Сбыслав сбивался с ног, уряжая людей, назначая места в полках, рассылая отроков с приказами, собирая донесения. Улеб со своими порубежниками каждую ночь ходил через реку, притаскивая языков, от них и узнал воевода нерадостные новости — уже не одна, а две тьмы невиданных раньше воинов с восхода были у Калина, вторая подошла с северных отрогов Железного хребта. Этих воев звали кыпчаками, были они оборужены куда лучше печенегов, чуть не каждый третий, а то и второй в доспехе, у всех сабли, у многих — длинные тяжелые копья, которыми на скаку пробивают щиты и кольчуги. Восемь тем войска было теперь у степного царя и продолжало прибывать — а Белгород молчал, и от Ильи Ивановича не было известий. «Ждать да догонять — хуже некуда» — сколько раз поминал Сбыслав эту поговорку. Черниговцы, смоленцы, туровцы, даже буйные новгородцы знали воинский обычай. День и ночь их дружины несли службу в станах, готовые в любой миг подняться, оборужиться и выйти в поле навстречу врагу, вокруг шатров ходили крепкие сторожи, воеводы не допускали ни гульбы, ни пьянства. Хуже было с киевским полком: вчерашние гончары, плотники, торговые гости все никак не могли уяснить, что мало вздеть на себя броню и опоясаться мечом. Войско сильно порядком, даже необученные вои, от роду на коне не сидевшие, могут биться, если в строю знают свое место, держатся друг за друга, наваливаются вместе. Умелого врага они, конечно, не побьют, но ведь и печенеги не все рукопашным боем сильны. А вот порядка среди киевлян не было. Сбыслав назначил место для киевского стана в Угорском урочище, но в первый же вечер половина «воев» разбрелась ночевать по домам, утром явились, когда солнце поднялось высоко. Дружинники принялись было вразумлять дураков плетями, так те схватились за мечи да копья. И быть бы тут великому кровопролитию, потому хоть и не умели киевляне рубить как следует, но было их мало не по десять на одного отрока, а кучей и бараны волка едят, да вмешалась дружина кузнечного конца. Огромные мужики, привычные управляться тяжелыми молотами в жару кузниц, где за нерасторопность и небрежение можно поплатиться и глазом, и рукой, а если уж совсем дурак — то и жизнью, бросились в толпу горожан, отмахивая направо-налево пудовыми кулаками. Киевляне, по праздникам не раз на своих боках узнавшие силу кузнецов, вдали плечи, разбежавшись во все стороны, и когда озверевший Сбыслав прискакал в стан, готовый рубить, вешать и сажать на кол, все уже было кончено. Дружинники и те из горожан, что видели дальше своего брюха, отлупили других как следует, согнав в кучу, словно овчарки стадо, а Людота, старший сын уважаемого мастера Вакулы, орал с телеги, как на вече. Речь кузнеца была соленая и злая, но точная, и уж полоскал он в ней нерадивых дураков так, что Сбыслав поневоле вспомнил свою службу в Девице и старого Радослава, что наставлял молодых воев крепким словом и крепким кулаком. Переговорив с дружинниками и теми горожанами, что понимали службу, Якунич решил никого не наказывать, лишь сказал собравшимся киевлянам, что печенеги уже подходят к Днепру и им бы не о мягких постелях да сытной еде думать, а оружие да сброю проверять, да хоть для привычки, хоть пешими, хоть перед собой мечами помахать, а если свободная минута выдалась — молиться да бывалых воинов расспрашивать, как в бою лучше держаться.

От всего этого воевода устал хуже, чем если бы все время веслом ворочал или на коне носился. В ночь удавалось поспать едва с полуночи и до пятого часа — потом находилась какая-то воинская надобность, и его выдергивали из-под плаща, которым воевода укрывался, ибо в городе сын Якуна не ночевал. Вспоминались свои же мечты пять лет назад: вот стать бы старшим дружинником, а потом боярином — эх и жизнь будет! Стал, уж и старшая дружина (правда сколько ее?) под рукой ходит, уж и боярином князь сулит сделать, землю дать с селами, ан жить и служить что-то все труднее. Вот и сейчас — уж и вои, и воеводы давно спать улеглись, лишь ходят вокруг станов крепкие сторожи, а он едет по Киеву проверить стражу на стенах и пуще — на воротах, потому как прошлой ночью Улеб беспрепятственно из города выскочил, да и на обратном пути спохватились, лишь когда порубежники уже у башни были.